– К нам толпа ломится! – завопил Прокл снизу.
Максим бросился в гостиную и отыскал взглядом Маруфа. Тот держал револьвер и целился из-за обрывка шторы во тьму, но почему-то не стрелял. Рука его странно дергалась, как будто ее кололи острием кинжала.
– Стреляйте же! – сказал Максим, пробившись к нему.
– А? – очнулся Маруф. – Но я стреляю…
“Совсем тронулся!” Студент выхватил у него оружие и надавил спусковой крючок, но тот не поддался – просто не был взведен. Едва Максим проделал это нехитрое действие и вновь тронул курок, револьвер подпрыгнул в ладони и громыхнул, послав пулю куда-то в белесую тьму. Крики снаружи и внутри здания на мгновение смолкли, затем вновь усилились. Многие бросились-таки вон, стремясь покинуть дом.
– Сейчас дверь сломают! – взвизгнул опять Прокл.
Максим кинулся вниз, по дороге сшиб подвернувшегося Акакия, выскочившего из-за клавесина, и через несколько секунд был у самого выхода. Дверь перед ним вздрогнула, замок с хрустом выпал из косяка, и тяжелый пласт древесины, обитой декоративным чугуном, распахнулся. Тотчас студент выпустил подряд три пули в первых же налетчиков, которые показались перед ним с искаженными от ярости физиономиями. Позади них, в завихрениях снега, метались неясные тени. Те из людей, которые собирались ворваться в дом Мануиловых, отпрянули и сгинули во тьме – наверное, в поисках более доступных объектов для разорения. Однако это оказалось не так. Налетчики решили использовать эффект неожиданности и вывалились на студента всем скопом, и тот едва успел выпустить оставшиеся две пули, уже не целясь. Ближайший к нему тип навалился на Максима всем телом, опрокидывая на каменный пол, и в его занесенной руке тускло блеснул нож. От напавшего разило перегаром, табаком и овчинной шубой. Его бешеный напор уже почти сломил сопротивление студента, как вдруг тело налетчика обмякло, изо рта у него капнула слюна, а выпученные глаза застыли. Оружие выпало из руки налетчика.
– Поднимайтесь-ка, сударь, застудитесь, – грубо сказал кто-то над Максимом. Студент отвалил труп и встал, ощущая неприятную ломоту в суставах рук. Ему все еще мерещился грязно-красный, в потеках нож.
Вокруг Максима лежало шесть или семь мертвых людей в мокрых, залепленных снегом тулупах, а над ними стояли и озирались три гвардейца с мятыми зелеными бантами в петлицах. Судя по всему, именно они добили тех, кто ворвался к Мануиловым. Сверху уже доносился быстрый топот множества ног, и первым возник, конечно, верткий и голосистый Прокл.
– Будьте осторожны, господа, и подоприте покрепче двери, – устало произнес капрал. – Пьяных очень много, все как с ума посходили. Да пистолет перезарядите, сударь, того и гляди опять кто завалится…
Он подал знак подчиненным, и они развернулись, чтобы выйти в метель, но тут с лестницы скатились наконец вся выжившие в передряге гости и хозяева, и Максим с облегчением заметил Вассу и ее сестру. Акакий, разумеется, поспешил выступить в первый ряд и уже хищно поглядывал на мертвецов – кажется, вознамерился обшарить их карманы.
– Постойте, господа солдаты, – воскликнула хозяйка. – Что же в городе творится-то, Смерть моя матушка?
– Бунт, – просто ответил капрал.
– Возьмите хоть денег! Маруф, Акакий! – Она повернулась к гостям, но капрал не стал ее слушать и вышел вслед за солдатами, в ночь. Из распахнутого проема в холл задувало, и лежащие у порога тела успели покрыться тонким слоем легкого, перекатывающегося по мраморному полу снега.
Гости молча ежились, пока наконец кто-то не догадался кликнуть вполголоса Прокла. Тот метнулся в гардероб и принялся подавать шубы и шапки.
– Эй, кто посильнее, помогите выкинуть это на улицу, – громко сказал Максим. К нему подошел какой-то мрачноватый, квадратный тип, и они вдвоем принялись выволакивать трупы на крыльцо с сбрасывать их в сугроб. Авось к утру не заметет, и похоронная бригада сожжет их, чтобы прохожие не запинались.
– Спасибо вам за помощь, господа, – как-то потерянно сказала баронесса. Почти все уже успели разойтись.
– Слышали капрала, сударыня? Подоприте двери хоть шкафом. А назавтра слесаря вызовите, непременно, чтобы замок починил. И стекольщика… – Студент подул на мерзнущие, влажные от талого снега руки.
Он принял от Прокла плащ и поспешил одеться, пока совсем не промерз.
– Заходите еще, – растерянно пробормотала Васса, а Варя вдруг остановила Максима и поцеловала его, несмело приобняв обеими руками. Для этого ей пришлось встать на цыпочки. Она выглядела очень испуганной и старалась не наступить на разлитые по полу, быстро замерзающие лужицы густой крови.
– Может, останешься? – тихо спросила она, щекоча ему ухо теплым, парящим дыханием.
– Мне надо проведать семью, – через силу проговорил Максим и слегка поклонился хозяйке. Едва он вышел, как порыв ветра бросил ему в лицо целую пригоршню колючего снега. Половина фонарей на Архелаевой была разбита, и по тротуарам, прижимаясь к домам, мелькали размытые тени прохожих.
Лето в Питеборе было бы совсем жарким, если бы не близость к морю. Сам портовый город стоял в трех верстах от моря, на правом берегу Кыски. Левый, конечно, тоже постепенно обживался, но каменных строений там не было, а сообщение между берегами осуществлялось стараниями вольных лодочников.
Максим иногда, в не самые жаркие вечера, когда с моря бежали тучи, а ветер поднимал в реке волны, стоял на набережной и наблюдал за тем, как редкие лодки причаливают к деревянной пристани, а пассажиры начинают взбираться по крутой тропинке. В некотором отдалении, открытые бешеным зимним штормам, которые гонят в Кыску соленую воду, и стояли многочисленные бревенчатые домики. Питьевая вода в такие непогожие дни бывала солоноватой, йодистой.
А еще ему нравилось рассматривать парусные и винтовые суда, иногда проплывавшие вверх по течению. Все они становились у причала неподалеку от Адмиралтейства, и многие после таможенного досмотра следовали дальше, к Навии.
Максим облокотился о вытертый парапет, и в нагрудном кармане его синего, с капитанскими нашивками мундира хрустнул конверт с письмом. Он медленно, стараясь лишний раз не трепать края, вынул его и прочитал: “Максиму Рустикову из Навии, Университетский городок от Еванфии Питиримовой из Ориена, улица Моховая, дом 3б, Северная волость, Королевство Селавик”. Буквы совсем не походили на те, что он когда-то множество раз видел в ее тетрадках – они стали жестче, угловатее, словно огрубели.
В сотый раз, наверное, Максим развернул листок разлинованной школьной бумаги и прочитал, как делал это почти всегда, приходя вечером к реке: “Дорогой мой Макси! Как я обрадовалась, получив от тебя письмо, и словами не передать. Очень я довольна за тебя, что все хорошо в столице сложилось и ты учишься на воинских курсах. Это важное и правильное дело, гораздо оно важнее, чем наши ориенские заботы. Я горжусь тобой, Макси, и крепко обнимаю, желая тебе разный военных и других успехов. Но больше всего мне хочется, чтобы ты живой остался, когда тебя на фронт пошлют. А коли не пошлют, так и слава Солнышку, глядишь и без тебя там управятся, лишь бы дольменцы совсем не насели. Ну да Король наш им спуску не даст. У нас же в городе не так чтобы слишком хорошо. То есть прожить можно, кто на государеву службу ходит или у кого дети малолетние, да только трудно, мало торфу выдают, а уж газа да керосину совсем не стало. Как лед в бухте встал, так и подвоз к нам из Петрополиса вовсе прекратился. Что запасли, тем и живем. Оленей забивать нынче рано начали, почитай в конце сентября, и мяса пока еще много, да без соли-то худо идет, и цены кусаются. И ягод нынче мало уродилось, ежевики так вовсе почти нет. Многие у нас за пять месяцев, что тебя нет, померли. Марии не стало – пошла на рынок и поскользнулась, ногу вывихнула, тут ее и освободили, сердешную. Теперь Аделаида, природница наша, детей принимает. Только она уроки уже не ведет, потому что предмет ее убрали за ненадобностью. Гаафа (помнишь ее, она еще с Лупой гуляла?) теперь с Авдием живет, ребеночка ждут. Ох, жизнь наша маленькая, тесно мы живем, так из двора своего, поди, и не выберемся. Дрона от Дуклиды забрали на войну, да так и сгинул там без вести, сынок у нее. У Дорофеи, сестрицы твоей, четвертый уж в октябре родился, давеча от Дуклиды слышала. Ну да ты поди и сам хорошо знаешь. Да, и Параграф тоже помер, совсем забыла написать, а хороший дядька был, помнишь? Тебе, наверное, неинтересно про наши ориенские дела читать, ты уж извини, потому что больше мне не о чем тебе написать. Театры все да циркачи от нас еще в сентябре уехали, сразу после ваших обозов, и другой народ куда потеплее потянулся,
