честь, хотя Максим и не имел на одежде зеленого бантика.
В кабинете было пусто и холодно, а в шкафу без стекла грудой лежали месячной давности дольменские газеты и малопонятные бумаги, похожие на черновики. Порывшись в ящиках стола, новый сотрудник отыскал коробку скрепок, пачку пожелтевших листов и баночку полузасохшего клея.
Сквозь запыленное окно виднелась часть внутреннего двора, в котором сержант муштровал два десятка гвардейцев. Максим несколько минут послушал приглушенные стеклом команды, затем взял “свежую” дольменскую прессу и приготовился читать ее. Но вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась дородная женщина лет двадцати пяти, в мешковатом мундире и с потухшей папиросой в зубах. Ее лицо с грубыми чертами хмурилось.
– Почему не отметили прибытие? – сурово спросила она. – Впредь соблаговолите являться ко мне для получения задания, господин Рустиков. Вы теперь почти что военный человек, хоть и не имеете звания. По- вашему, распорядок для переводчиков не писан?
– Извините, – сказал Максим. – Я совсем не знаю ваших… наших порядков.
– Меня зовут капитан Олдама Фантинова, мой кабинет номер 43. Запомнили?
Максим с трудом удержался, чтобы не улыбнуться, но Фантинова что-то все равно почувствовала и еще больше нахмурилась.
– Конечно.
– Каждое утро будете получать у меня свежую газету и переводить статьи, которые я вам укажу. – Новый сотрудник серьезно кивнул. – Кстати, у нас принято вставать, когда начальник входит в кабинет.
Максим запоздало вскочил, а Олдама внезапно вытащила папиросу из зубов и хрипло рассмеялась. Наверное, ее позабавила неуклюжесть гражданского переводчика. Она уж совсем собралась уходить, так и не нагрузив сотрудника работой, как тот спросил:
– Скажите, пожалуйста, я могу встретиться с Элизбаром?
Фантинова застыла, выпучив на него глаза, и вновь рассмеялась.
– Господин товарищ министра Магнов слишком занят, чтобы тратить на вас время, – раздельно проговорила она, выделяя каждое слово. – Но если вы так хотите пропасть к нему на прием, вам следует записаться у его секретаря. Составить ходатайство с изложением своей просьбы и оставить у него, то есть у нее. Через неделю или две ваш вопрос рассмотрят, и если он достаточно серьезный, вы сможете встретиться с господином Магновым в течение месяца…
Она, очевидно, собиралась сказать что-то еще, как внезапно по коридору разнесся едва ли не грохот шагов – там молча двигалась целая группа очень уверенных и быстрых людей в кованых сапогах. Дверь кабинета вновь распахнулась, и внутрь всунулся массивный гвардеец с винтовкой наперевес. Окинув цепким взглядом Олдаму и Максима, он вошел, потом ввалилось еще трое солдат, а сразу вслед за ними появился и Магнов. На нем был строгий клетчатый китель серо-синей гаммы, серые отутюженные брюки и темно-синий галстук, слегка съехавший набок.
Челюсть у Фантиновой отвисла. Элизбар мельком усмехнулся и кивнул Максиму.
– Оставьте нас, госпожа… э… Вы тоже, ребята.
Гвардеец подскочил к Олдаме и под руки вывел ее из кабинета, причем она, похоже, так и не успела прийти в себя. Вскоре в помещении остались только Элизбар и Максим.
– Женщина-начальник – серьезное испытание для молодого чиновника, – сказал товарищ министра с улыбкой. Он сел на том же месте, где когда-то встречал будущего кораблестроителя, а ныне переводчика. Сотрудникам ведомства наверняка показалось бы загадочным, что тот на первый взгляд нимало не озадачен неожиданным визитом такого крупного чиновника. На самом же деле Максим больше недоумевал, почему Элизбар, такой предупредительный и заинтересованный совсем незначительное время тому назад, не оказался в этом кабинете с самого утра. Но теперь-то он, увидев вооруженный эскорт Магнова, догадался, что его надежды были безосновательны.
– Шушаника рассказала мне о твоем визите, – сказал Элизбар. Он был очень серьезен. – Не знал, что ты поддерживал отношения со стариком… – Максим хотел было уточнить, что отношений, собственно, никаких не было, однако товарищ министра остановил его единственным жестом руки. – Если ты хочешь спросить, что было у нас общего с Платоном, то я тебе пока все равно не отвечу. Он говорил тебе что- нибудь странное?
– Не помню, – проговорил молодой переводчик. – Он сам был странным. Книжку вот дал мне прочитать.
– Ну и как?
– В ней много интересного, – неуверенно сказал Максим, не зная, рассказывать ли о таинственном острове Вивария и похолодании.
– А ведь это ты остановил войну с Дольменом, – прервал его Магнов. Новый сотрудник выпучил в недоумении глаза. – Да, да, помнишь полет в биплане? Так вот, мне удалось добиться постройки еще одного такого же… Двигатель взяли наш, керосиновый, а конструкцию просто скопировали. Увеличили немного бомбовый отсек, да и сами бомбы улучшили. Земляк твой, инженер у Петра Поликарпова, новой химической начинкой занимался. Не помню, как называется, только мощнее, чем у нас раньше была. Ну да ладно, об этом в прессе прочитаешь, специально для тебя захватил. – Он извлек из кармана кителя свернутую газету и бросил ее на стол, затем посмотрел на часы и поднялся. – Если что-то важное будет, приходи без всякой записи, я секретаря уже предупредил. Но по личным вопросам лучше все-таки в воскресенье, к нам домой забегай. Ты Шушанике понравился…
Он оправил мундир и стремительно покинул кабинет, а Максим так и остался буравить взглядом противоположную стену со шкафом, пока наконец не очнулся и не подвинул к себе принесенную Элизбаром дольменскую газету.
Максим хранил ее среди других своих архивных бумаг и старых дагерротипов, которые ему удалось в количестве десятка штук вывезти из Ориена. Всю первую полосу газеты занимала единственная статья: в ней подробнейшим образом рассказывалось, как ночью на передовые позиции совершила налет целая эскадрилья селавикских аэропланов. Не готовые к такому обороту дольменцы впали в панику, и оттого пострадали еще больше. Потом целый день поверенным дольменского экзарха пришлось объезжать разгромленные позиции и освобождать раненых, которых оказалось в несколько раз больше, чем убитых. Численность солдат и офицеров на фронте в одночасье уменьшилась наполовину.
“Почему высшее военное руководство не предвидело такого ужасного происшествия? – запальчиво восклицал газетчик. – Почему враг имеет вполне крепкие блиндажи и глубокие окопы, а наши солдаты нет? А потому укрыться от шрапнели им было совершенно негде! Самоуспокоившись от преимущества в артиллерии и авиации, наши бравые вояки с большими бантами позабыли, что противник тоже не дремлет и наверняка спешно строит прочные военные бипланы с большими бомбовыми камерами. Достойно ли такое командование руководить нашими храбрыми солдатами? Сомнительно. И еще вопрос, как наши разведчики проморгали постройку целой эскадрильи мощных аэропланов Селавиком?”
В общем, газетный лист был переполнен подобного рода восклицаниями и вопросами, и Максим тогда, в свой первый рабочий день, с удовольствием прочитал всю передовую статью. И теперь, иногда перебирая архив в поисках какой-нибудь справки, он пробегал глазами дольменские слова. В основном, конечно, потому, чтобы убедиться – “политический” язык еще не забыт, не раздавлен ворохом технических терминов. От всех статей, еще пропитанных духом войны, веяло такой архаикой, что молодой кораблестроитель ощущал изменчивость мира так же, например, как тепло кружки с чаем – то есть реально едва ли не до осязаемости.
“Насколько же глубоко проникал Платон памятью своей в прошлое, – думал Максим, замерев в кресле с ворохом пожелтевших бумаг в руках. – Один год для меня превратился в что-то огромное и продолжительное, а ведь он наблюдал мир почти четыре десятка лет”.
Но такие прогулки в прошлое он совершал, конечно, очень редко – бытовые заботы и дела, возня с детьми отнимали у него практически все свободное время. А в Адмиралтействе приходилось переводить свежие статьи из дольменского “Морского вестника”, инженерного журнала по кораблестроению. Ему было досадно, что зарубежные коллеги почти никогда не упоминают о селавикских кораблестроителях. О теории сопротивления жидкостей, выдвинутой профессором Онисимовым, они и вовсе слыхом не слыхали. “Может быть, это происходит потому, что наши ученые хорошо делают, но молчат про свои дела?” – размышлял
