Это не те карты! Не те, понимаешь?
— Не те, за которыми мы охотимся?
— Вот именно! Распинался тут, понимаешь, как ему девчонку хотелось, но он всем пренебрег во имя дела! Хвастался тем, как «чисто» ушел, дескать, пожар все следы скроет! Кто поймет, сгорели карты или были похищены? И вот результат! Это не те карты! Совершенно, ну никак не те!
— Проклятье!.. — выругался третий. — Да с нас за такое…
— Шкуру снимут. Одна надежда, что эти проклятые карты были у капитана с собой. Мне страшно даже представить, что они могли попросту сгореть, что этот болван их не нашел, не заметил! А девушку как жаль…
— Становишься сентиментальным? Стареешь? — ухмыльнулся третий.
— Болван ты, — коротко сказал его собеседник. — Такие вопросы задаешь… Потому ты и рядовой исполнитель, а я — старший группы.
— Не понял?
— Вот и я о том же… Не понял. Представь на миг — карты сгорели, их больше нет. Что нам остается?
— Выжать информацию из капитана, — не задумываясь ответил третий.
— Верно, а как его лучше всего прижать? — спросил второй.
— Девушка? — догадался третий.
— Дочь, — подтвердил второй. — А теперь… если карт все-таки нет… если они погибли в огне… я даже не знаю, как нам заставить капитана говорить. Особенно если он свяжет нас с гибелью дочери.
— А вот эту работу предоставь мне, — обронил третий. — у меня все говорят. Даже немые от рождения. Люди обычно даже представить себе не могут, до какой степени они разговорчивы… и сколько всего, оказывается, помнят.
— Боюсь, это не тот случай, — покачал головой второй. — Я уж не говорю, что этот его пожар… — Он с ненавистью покосился на мертвое тело. — Эти его фаластымские склянки… секретная служба Олбарии недаром ест свой хлеб, они мигом окажутся поблизости.
— Значит, нанимать местного исполнителя было ошибкой, — подытожил третий.
— Распоряжение сверху не может быть ошибкой, — поморщился второй. — Это значит, что я совершил промашку, выбрал не того.
— И каков же выход?
— По уму, надо бы сообщить наверх о провале миссии. Тогда с нас снимут шкуру, а взамен пришлют более квалифицированных специалистов, которые и закончат операцию, если ее вообще еще можно закончить. Капитан, если помнишь, нездоров, заморская лихорадка — дело нешуточное. Что, если он уже не знает свои карты на память? Что, если они сгорели в этой проклятой гостинице? Что, если это окончательный провал?
— А не может быть так, что люди сэра Роберта перехватили их раньше нашего? — спросил третий. — Что у капитана и вовсе не было этих карт с собой?
— Я думаю, ты и сам понимаешь, что исключить такую возможность нельзя, — протянул второй. — Но… за капитаном следили очень плотно. Карты должны быть у него. Конечно, если тот подонок их не сжег!
— Так что же нам делать? Жаль как-то расставаться со шкурой. Я к ней, признаться, привык.
— Управиться самим, — ответил второй. — И аккуратно. Очень аккуратно. Беседовать с капитаном ты станешь не раньше, чем выяснится, что все остальные способы не работают.
— Понял, — кивнул третий.
— Тогда разберись с трупом и приступим, — приказал второй. — Времени у нас в обрез. Дня три-четыре, не больше.
— А потом?
— А потом прибудет связной, и если к тому моменту у нас все еще не будет карты…
— Понял, — вздохнул третий.
— Тогда пошевеливайся!
— Наставник, я не запомнил, какого цвета у нее глаза! — потрясенно признался Эрик, заканчивая свое повествование.
— Знаешь, Эрик, это, пожалуй, самое приятное, что я слышу за сегодняшний день, — сказал Шарц, самолично угощая Эрика очередным куском пирога.
— Я перестаю быть профессионалом, утрачиваю навыки мастерства… и это — приятное? — тихо спросил юноша.
— Это — приятное, — кивнул Шарц, пристально глядя на ученика. — Ты представить себе не можешь, насколько приятное… да ты кушай пирог, кушай…
Дрогнувшей рукой Эрик поднес кусок ко рту и остановился… Усилием воли заставил руку опуститься. Мышцы напряглись. «Взять и запустить этим куском в наглую морду гнома!»
— Эрик, если ты бросишь пирог в меня, я поймаю, — заметил Шарц. — Если в Джека — он не поймает, но он и не виноват.
Медленно выдохнув, Эрик опустил пирог обратно на блюдо. И посмотрел в глаза наставнику.
— Хорошо, Эрик, очень хорошо, — кивнул Шарц.
— Что… хорошо? — охрипшим голосом спросил юноша.
— Все, что с тобой происходит, — хорошо, — ответил Шарц. — Знаешь, наверное, я должен бы был предоставить тебе право самому разобраться, что тут к чему. Увы… ты можешь бросить не только пирог, и не только в меня… кто-то другой может и не поймать. Поэтому придется поторопить события. Ты согласен услышать то, что я тебе скажу?
— Да… — медленно ответил Эрик. — Я согласен.
И, вздрогнув, сообразил, что, пожалуй, впервые не назвал Шарца ни «учителем», ни «наставником».
«Бунт?! — взвыл лазутчик в его голове. — Бунтовать против учителя?»
«Ты же сам всегда подговаривал его убить, — устало откликнулся Эрик. — Сам всегда говорил, что он меня с ума сводит, что он и не учитель вовсе, а самый настоящий враг. Разберись-ка с собой, сделай одолжение. А до той поры заткнись».
Шарц молчал, выжидающе глядя на ученика. Он то ли не заметил, то ли не пожелал прокомментировать его внутреннюю борьбу.
«Не заметил? Он? Вот еще!»
— Я слушаю, — молвил Эрик.
— Возможно, дело в том, что гномы более упрямы, нежели люди, — задумчиво начал Шарц. — Или в том, что мне повезло… я все-таки помню своего отца…
Шарц медленно вздохнул и посмотрел на Эрика как-то очень понимающе. Не проницательно, а именно что понимающе.
— Моя мать умерла, рожая меня, — промолвил он. — У гномов тогда это случалось часто, слишком часто, чтобы кто-то особенно горевал. Это было в порядке вещей. Считалось, что так и должно быть. Мой отец… он был другим. Он… он и в самом деле любил ее, понимаешь? Он
