ноги, лицо ее было темно-розовым от смущения… И выглядела не увереннее его.
— Чудак, — сказала наконец Лена, — я же тебе все равно дозвонилась бы!
Он был счастлив. Ведь Лена сказала это, не пропустив мимо ушей его слова, нет, а в ответ на них! Ее ответ значил, что ей не надоело б еще и еще раз опускать в прорезь автомата монету, слышать короткие гудки, снова занимать очередь к будке и опять набирать его номер… Это было замечательно! Это была почти что взаимность!
— Валерий, — проговорила Лена, — а мы так и не придумали, как защитить твоих малышей. — Вероятно, она вспомнила об этом потому, что они прошли мимо той подворотни в школьном переулке, где всегда топтались подростки, которых невольно сторонятся прохожие.
— К завтраму будет придумано! — пообещал Валерий. Ему сейчас все было под силу.
— И тогда мне скажешь?
— Конечно.
— Уж, пожалуйста, меня как члена комитета держи в курсе деля. Ладно?.. — спросила она, улыбнувшись ему.
— Ладно, член комитета, — ответил он ворчливо и все-таки очень мягко.
Ему хотелось немедля о ней позаботиться, сейчас же от чего-то оберечь, и тяготило, что нет для этого повода.
— Не холодно? — спросил Валерий.
Гуляя, они сделали изрядный крюк и только теперь повернули в сторону ее дома. Навстречу порывами дул ветер, взметая сор и даже дробленый шлак, которым посыпали наледь.
— Нет, что ты… Ой!.. — Лене что-то попало в глаз — должно быть, частица шлака.
Она стала спиной к ветру, и Валерий скомандовал, повторяя то, что, бывало, говорила ему мать:
— Не три! Надо хорошенько поморгать!
Она покорно и старательно заморгала, потом сказала:
— Кажется, прошло…
— Ну, больше тебе ничего не попадет в глаз, — заявил Валерий.
Он крепко взял ее под руку, и они зашагали: Валерий — лицом, а Лена — спиной к ветру. Когда у Валерия заслезились глаза, Лена предложила перемениться ролями, однако он не согласился.
Он вел Лену так, что режущий ветер не касался ее лица. И он был горд, точно способ ходьбы задом наперед являлся важным изобретением, к тому же ему принадлежащим.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Валерий действительно придумал, как защитить малышей, и очень скоро — на другой день. Когда, насвистывая, подбрасывая и ловя только что купленный батон, он шел из булочной, его остановил тренер юношеского спортивного общества. Так как Валерий пропустил несколько последних тренировок, то встрече не обрадовался. Но тренер ругать его не стал.
— Смотри, сегодня обязательно приходи, — только и сказал он, не очень-то сурово грозя Валерию пальцем. — Летом зачастил, теперь манкируешь.
— Точно приду! Я не манкировал, Федор Васильевич… — начал Валерий, которого проняло, как всегда, если с ним говорили менее резко, чем он заслуживал. — Тут получилось то…
Но Федора Васильевича отвлек проходивший мимо знакомый, а повернувшись через минуту к Валерию, он спросил:
— Теперь-то здоров? — Будто Валерий только что жаловался ему на хворь.
И Валерий, опустив голову, как если б перед этим наврал про болезни, ответил:
— Теперь — да.
На занятии боксерской секции, когда он снова после перерыва молотил по «груше», а слева и справа делали то же другие ребята, ему как раз и пришла в голову мысль…
Вечером, когда к парням, роившимся, как всегда, у ворот большого двора в школьном переулке, присоединился Шустиков, — закурил, сплюнул, вообще начал было неторопливо обживаться в приятном обществе, — перед воротами остановился маленький отряд. Это были десять юных боксеров с одинаковыми чемоданчиками и руками, тяжелыми даже на вид. Предводительствовал отрядом Валерий.
— Есть разговор! — обратился он к Шустикову и прочим.
Боксеры окружили их полукольцом и опустили чемоданчики на землю.
— Значит, вот, — сказал Валерий. — Если мальцов из нашей школы кто тронет… Ясно?
— А ты и есть защитник юных пионеров? — спросил парень, в котором Валерий узнал того самого, что осенью пристал к нему и Игорю.
— Вот-вот, защитник, — сказал из-за плеча Валерия товарищ по боксерской секции. — А дело так будет поставлено: юный пионер, допустим, сам себе ненароком шишку набьет, а мы вас за бока будем брать. Вот как будет дело поставлено!
— Ты сперва до боков доберись! — хорохорился тот же парень.
— Хук — справа, хук — слева, и ты повис на канате, — пояснил Валерий.
— Хватит справа, слева — не надо, — сказал коллега Валерия.
— Все понятно? — осведомился Валерий.
Юные боксеры сделали шаг вперед и сжали кулаки. На языке военных это называется демонстрацией силы.
— Нужна нам ваша мелюзга! — осторожно огрызнулся кто-то.
— А тогда — р-разойдись! — скомандовал Валерий.
Приятелей Шустикова было не меньше, чем боксеров, но они оценили силы противника. Со словами: «Неохота связываться, а то б я им…» — парни стали независимо оттягиваться в глубь двора. И тут Шустиков, который в продолжение всего обмена любезностями помалкивал — покуривал, чмокая при затяжках, с видом бесстрастного наблюдателя распри, — поднялся на крыльцо и хрипло крикнул Валерию:
— Довоюешься, сволочь! — и рванул на себя большую, обитую войлоком дверь.
Но то ли дверь отсырела (крыльцо было запорошено снегом), то ли, против обыкновения, заперта — так или иначе, она не распахнулась. А Валерий в несколько прыжков достиг крыльца, обхватил Шустикова, повернул к себе спиной и прижал грудью к скрипнувшим, качнувшимся перильцам.
Высвободиться Шустиков не мог. Заступничество приятелей выражалось в покрикиваниях, вроде: «Чё те от него надо?!» — бодрящих, но, в сущности, безрезультатных. На секунду Алексею показалось, что Валерий, навалившийся на него всей тяжестью, его отпустил. Однако через мгновение Саблин внезапно приподнял Шустикова за штаны и ворот над перильцами, встряхнул, багровея от усилия, и разжал пальцы.
Расстояние до земли, вернее — до мягкого сугроба, равнялось полутора метрам. Лететь было недалеко, хотя и унизительно.
Нырнув в снег (он ударился только коленями), Шустиков сразу же вскочил, равномерно облепленный снегом. Валерий, отступивший к своему отряду, сказал:
— Пока!
И тут заливисто захохотал трехгодовалый мальчонка, насыпавший совком снег в игрушечный грузовик, который он, сопя, тащил за собой на тесемке в глубь двора. Мальчонка движением, уморительно- неожиданным для такого маленького, кинул в сторону совок, сел в снег (а пропади все пропадом, дайте посмеяться вволю!) и захохотал безудержно, как хохочут маленькие в кукольном театре, когда разойдутся.
Он смеялся, конечно, не посрамлению хулигана, а просто тому, что большой дядя вывалялся в снегу, как маленький, и вытаскивает снег из-за пазухи, из карманов, из рукавов, где никогда у больших не бывает снега.
Шустиков подскочил к нему, рявкнул что-то и вдруг пнул ногой грузовичок, так что тот упал в угольную яму.
