Лицо Бонтама изменило цвет и стало каким-то дряблым. Но через мгновение он справился с собой.
— Если вы на это рассчитываете, значит, у вас нет обвинения. Как вы можете арестовать меня, не предъявив обвинения? Вы злоупотребляете своей властью, если, конечно, вы ею обладаете. Это грубое нарушение закона, и вы за него ответите.
— Для честного человека вы чересчур хорошо знаете законы, — усмехнулся Андре-Луи. — И, как бы то ни было, ваши знания устарели. Вы никогда не слышали о «законе о подозреваемых»? Мы арестовали вас по подозрению.
— Не усугубляйте своё положение бессмысленным сопротивлением, — добавил Буассанкур. — Если вам нечего скрывать, то нечего и волноваться.
Бонтам воззвал к мэру, но мэр лишь повторил слова Буассанкура, и помрачневшего и озлобленного арестанта заперли в одной из комнат, поставив охрану к двери и под окном.
Андре-Луи не стал тратить времени на допрос домочадцев Бонтама. Он пожелал узнать только, где гражданин Бонтам хранит свои бумаги. Три часа гражданин агент с помощниками обшаривал кабинет. Мэр и Буассанкур тоже принимали участие в поисках. Когда обыск закончился и Андре-Луи нашёл то, что искал — несколько записок и пару писем, касающихся покупки земель Ля Бос — они сели обедать. Домочадцы выставили на стол всё лучшее из запасов маленького шато: омлет, куропаток и несколько бутылок превосходного вина из недурного погреба Бонтама.
— Да он просто проклятый аристократ, этот Бонтам, — вот единственная благодарность, которой Андре-Луи удостоил домочадцев за роскошную трапезу.
Потом он приказал расчистить стол и устроил в симпатичной столовой, залитой зимним солнцем, импровизированный трибунал. На столе разложили бумагу и перья, поставили письменный прибор. Андре- Луи расположился в кресле, справа от него — Буассанкур с пером в руке, слева мэр Блеранкура.
Бонтама, бледного, угрюмого и испуганного привели в столовую под стражей. Комендант расположился у двери в качестве официального зрителя.
Начался допрос. Бонтаму задали формальные вопросы об имени, возрасте, общественном положении, месте жительства и роде занятий. Буассанкур записывал ответы. На последний вопрос Бонтам ответил, что он — землевладелец и фермер.
— Как давно вы им стали? — последовал неудобный вопрос.
Бонтам долго колебался, прежде чем ответить.
— Год назад.
— А до этого чем вы занимались?
— Я был коновалом.
Андре-Луи оценивающе посмотрел на арестанта.
— Если я правильно понял, оставленное вам наследство ничтожно. Вы — человек молодой, гражданин Бонтам. Сколько лет вы были коновалом?
— Пять или шесть.
— Едва ли за это время можно нажить состояние. Но вы были очень бережливы, я полагаю. Вам удалось откладывать деньги. Сколько вы скопили?
Бонтам раздражённо пожал плечами.
— Откуда, чёрт побери, мне знать, сколько я скопил? Я не держу бухгалтерских книг.
— Вы к себе несправедливы. Тут передо мной достаточно документов, показывающих, что бухгалтерия у вас поставлена прекрасно. Не тратьте попусту моё время, гражданин. Отвечайте, сколько вы скопили?
Бонтам взбунтовался.
— Какое у вас право меня допрашивать? Вы грязный шпион комитета, а не судья. Вы не имеете права меня пытать. Может быть, в вашей власти арестовать меня, хотя и в этом я сомневаюсь. Как бы то ни было, когда гражданин Сен-Жюст прослышит о ваших художествах, для вас наступят чёрные минуты, это я вам обещаю. А пока, друг мой, самое большое, что вы можете сделать — отправить меня в Париж для суда. Отправьте же меня, отправьте! Отправьте и будьте прокляты! Я не стану отвечать ни на один из ваших вопросов. Гражданин мэр, и вы содействуете этому субъекту? Боже мой! Берегитесь! Гильотина в Париже работает быстро. Возможно, вам придётся ознакомиться с её работой за такой произвол. Гражданин представитель Сен-Жюст строго спросит с вас за него. Это не тот человек, с которым можно шутить, и вам следовало бы об этом знать.
Пылая от охватившего его возбуждения, Бонтам сделал паузу, чтобы перевести дыхание.
— Зафиксируйте всё, — спокойно распорядился Андре-Луи, обращаясь к Буассанкуру. — Всё, до единого слова. — Он дождался, пока лжесекретарь прекратил писать, и снова обратился к арестанту. На этот раз он говорил тихо и бесстрастно, без прежнего напора, и, возможно, по контрасту его тон произвёл ещё более сильное впечатление.
— Ваша убеждённость покоится на ложной предпосылке. Я уже сказал вам, что вы слишком хорошо знаете законы, но они устарели. Если вы честный человек, то поможете мне решить, отправлять вас для суда в Суассон или нет. Да-да, В Суассон, не в Париж. Гильотина в Суассоне работает не менее быстро. А что до гражданина представителя Сен-Жюста, на защиту которого вы, кажется рассчитываете, то по ныне действующим законам Равенства и Братства ни один человек в государстве не обладает достаточной властью, чтобы защитить преступника. — Тон Андре-Луи стал жёстче. — Я повторю: ваши знания устарели. Вы, по-видимому, находитесь под впечатлением, что мы по-прежнему живём в век деспотов. И ещё одно. Позвольте заверить вас: если вы не сумеете рассеять подозрения, которые возникли у меня при изучении ваших бумаг, если не сможете дать удовлетворительного объяснения неким загадочным обстоятельствам, у гражданина представителя Сен-Жюста появятся куда более неотложные дела, чем ваша защита. Ему придётся держать ответ за себя. — Андре-Луи вдруг стукнул кулаком по столу и с внезапной свирепостью добавил: — Республика не смотрит на чины и звания. Зарубите это у себя на носу, гражданин Бонтам. Свобода, Равенство и Братство — не пустые слова.
Мэр невнятно, но пылко выразил своё полное согласие с последним утверждением. Он подхватил у Андре-Луи эстафету и тоже принялся убеждать арестованного ответить на вопросы и снять с себя подозрения.
— Я не понимаю, в чём причина вашей нерешительности. Единственное объяснение: вы молчите из ложной лояльности. Ложной, потому что никакая лояльность не спасёт того, кто вами руководит. Единственное, чего вы можете добиться своим молчанием — это обвинения в предумышленном пособничестве преступнику.
Приведённые доводы не только усмирили, но и заметно напугали Бонтама. Ужасная угроза Андре-Луи поколебала его уверенность в заступничестве Сен-Жюста. А без этого заступничества ему действительно конец.
— Бог мой! — не выдержал он. — В чём вы меня обвиняете? Вы не сказали мне даже этого. Я не делал ничего плохого.
— Вы назвались землевладельцем и фермером. Я желаю получить представление об источнике богатства, которое позволило вам приобрести обширные участки земли в Ля Босе.
— Я выразился неточно. — Страх выжал из Бонтама правду. — Я и в самом деле фермер. Я занялся сельским хозяйством, потому что оно более прибыльно, чем моё прежнее ремесло. Но я не землевладелец. Я всего лишь посредник. Что пользы меня допрашивать? У вас мои бумаги. Они должны были показать вам, что я только агент.
— Чей агент?
Бонтам на мгновение замялся и нервно стиснул пальцы. Хотя в комнате было прохладно, его бледный выпуклый лоб покрылся крупными каплями пота.
— Гражданина представителя Сен-Жюста, — ответил он наконец. И, словно желая оправдать предательство, к которому его вынудили, добавил: — Вы должны были понять это из бумаг.
— Да, — кивнул Андре-Луи. — По крайней мере, в них содержится много довольно ясных указаний на ваше сотрудничество. — И он замолчал, выжидая, когда Буассанкур закончит писать. — В течение последнего года вы получили деньги, которые в пересчёте на ныне утверждённую Республикой валюту составляют в сумме примерно полмиллиона франков.
