белые воротнички перемещались в темноте, как блуждающие огоньки. Я последовал за ними.
Войдя в ворота, я различил внутренний двор с подстриженными деревьями, галереи с колоннами, черные своды. Начался подъем по наружным лестницам. Башмаки священников ужасно гремели. Было трудно отделаться от мысли о цитадели, принимающей подкрепление под покровом ночи.
Меня проводили в отведенную мне келью. Гранитные стены, единственное украшение – распятие. Кровать, письменный стол и прикроватная тумбочка, все такое же черное, как стены. В углу, за ширмой из джутовой ткани, крошечная душевая: от одного ее вида у меня заломило спину.
Гиды оставили меня одного. Я почистил зубы, стараясь не глядеть на отражение в зеркале, потом влез под влажные простыни. Я заснул тяжелым сном без сновидений, даже не успев согреться.
Когда я проснулся, комната была прорезана лучом света, в котором парили пылинки. Я обратил взгляд к его источнику – окошку с вертикальным средником, залитому светом. Обе створки окна, покрытые прозрачными каплями, подчеркивали эту ясность, пропуская ее через себя как через лупу.
Я посмотрел на часы: 11 утра. Я вскочил с кровати, и меня тут же сковал холод, царивший в комнате. Я все вспомнил. Встреча с Замошским. Путешествие на частном реактивном самолете. Приезд в эту черную крепость, расположенную где-то в незнакомом городе.
Я сунул голову под ледяную струю, надел свежее белье и вышел из кельи. Коридор с широкими планками пола. Темные картины с коричневато-золотистыми отблесками, деревянные фигуры святых, вдохновенные девственницы из полированного мрамора. Я дошел до высокой двери с резной рамой. Ее украшали ангелы с распростертыми крыльями, мученики, пронзенные стрелами или держащие в руках свои головы. Мне вспомнились «Врата ада» Родена.
Повернув ручку двери, я оказался снаружи.
Замкнутое с четырех сторон пространство внутреннего двора было разделено на правильные газоны с подстриженными кустами. Настоящая твердыня. Бастион веры, который, по-видимому, выдержал фашистские бомбардировки и натиск социалистов. По всему периметру двухэтажного строения шли галереи с балюстрадами. Каждую арку подпирал металлический столб с фонариком. Я находился в глубине галереи на первом этаже. Я пошел по ней к лестнице.
Кругом – ни души, ни одной сутаны. Как только я ступил на гравий двора, раздался звон колоколов. Я улыбнулся и вдохнул белый и холодный свет. Мне хотелось наполнить себя этим веществом, таким чистым, что это было похоже на чудо.
Эти сады навевали мысли о Ренессансе: подрезанные кусты образовывали квадраты и прямоугольники, в центре, вокруг круглой площадки, высились кипарисы. Вдоль балюстрад тянулись скамейки, а под аркадами мерцали витражные окна. Я пересек двор и уловил приглушенный шум голосов. Ориентируясь на него, толкнул дверь.
Трапезная была залита светом и уставлена длинными столами. Блестели графины с водой, тарелки из нержавеющей стали дымились как паровозы. Сидя по восемь человек за столом, священники ели и пили. Черно-белая строгость их одеяний контрастировала со взрывами смеха и гулом веселого застолья. Здесь царила непринужденная атмосфера молодости и здоровья. Говорят, что во времена «холодной войны» только польские священники ели досыта – благодаря своим садам и огородам.
Кто-то из присутствующих поднял руку. Замошский сидел за отдельным столиком. Я прошел между столами и присоединился к нему. Остальные не обратили на меня никакого внимания.
– Хорошо выспались?
Поляк указал мне на стул напротив. Я сел, сожалея, что не выкурил сигарету, когда был на улице. Теперь уже поздно. Я опустил глаза на сервированный завтрак. Стол был накрыт на двоих – на белой камчатной скатерти блестели хрустальные бокалы и серебряные приборы. Я прикрыл лицо рукой:
– Мне очень жаль. Я не знал, которой час…
– Да я сам только что встал. Мы пропустили мессу. Ешь.
Этим утром переход на «ты» казался вполне естественным. Я не знал, что выбрать. Меню было славянское. Соленая рыба, разложенная тонкими ломтиками, черная икра горкой, черный и белый хлеб, соленые огурчики и множество красных ягод: морошка, брусника, малина. Я удивился, где священники могли раздобыть такие ягоды в это время года.
– Водки? Или слишком рано?
– Скорее кофе.
Нунций взмахнул рукой. Из тени появился священник, бесшумный как призрак, и принес мне кофе.
– Где мы находимся?
– В монастыре бенедиктинок, в Старом городе.
– Бенедиктинок?
Замошский наклонил голову. Его острый нос блестел на солнце.
– Время «шестого часа», – сказал он доверительным тоном. – Пока сестры молятся в часовне, мы пользуемся этим, чтобы позавтракать.
– Вы живете в одном монастыре с женщинами?
Движением ложки Замошский снял верхушку яйца, сваренного всмятку.
– Четкое разграничение. Мы не можем заниматься никакой совместной деятельностью.
– Это весьма… неординарно.
Он вынимал яйцо из скорлупы, которую придерживал двумя пальцами.
– Совершенно верно. Кто станет искать священников, особенно нашего профиля, в монастыре бенедиктинок?
– А каков ваш профиль?
