Ничего не ответил
Фандорин лежал на земле и смотрел на небо. Сначала оно было почти черное, подсвеченное луной. Потом подсветка исчезла, и небо сделалось совсем черным, но, кажется, ненадолго. Его цвет всё время менялся: стал сероватым, подернулся краснотой, заголубел.
Пока в ушах звучали последние слова Мидори («Farewell, my love. Remember me without sadness»[50]), a эхо у них было долгое, из глаз оледеневшего Эраста Петровича без остановки текли слезы. Однако постепенно эхо угасло, и слезы иссякли. Титулярный советник просто лежал на спине и ни о чем не думал – наблюдал, как ведет себя небо.
Когда по нему, тесня голубизну, поползли серые тучи, над лежащим склонилось лицо Тамбы. Старый дзёнин, возможно, появлялся и раньше, но полной уверенности в этом у Фандорина не было. Во всяком случае, до сего момента Тамба не пытался заслонить собой небо.
– Хватит, – сказал он. – Теперь вставай.
Эраст Петрович встал. Почему нет?
– Пойдем.
Пошел.
Он ни о чем не спрашивал старика – ему было всё равно, но Тамба заговорил сам. Сказал, что отправил Масу в Токио. Тот очень не хотел покидать господина, но необходимо вызвать племянника, студента медицинского факультета. Дэн – единственный, кто остался, если не считать двоих, что учатся за границей. Те тоже приедут, хоть, конечно, не так скоро. Клан Момоги понес тяжкие потери, его придется восстанавливать. А перед тем еще нужно поквитаться с Доном Цурумаки.
Титулярный советник слушал равнодушно, ему всё это было неинтересно.
На поляне, поблизости от разрушенного дома, был сложен огромный штабель дров, рядом еще один, поменьше. На первом тесно, в три ряда, лежали тела, замотанные черными тряпками. На втором лежало что-то белое, узкое.
Впрочем, Фандорин особенно не присматривался. Когда стоишь, задирать голову к небу неудобно, и он теперь всё больше разглядывал траву под ногами.
– Твой слуга несколько часов рубил и складывал дрова, – сказал Тамба. – А мертвых мы носили вместе. Здесь все. Большинство без головы, но это неважно.
Он подошел к первому штабелю. Низко поклонился и долго-долго не разгибался. Потом зажег факел, поднес к дровам, и те сразу же вспыхнули – наверное, были спрыснуты какой-нибудь горючей жидкостью.
На огонь смотреть было лучше, чем на траву. Он всё время менял цвет, как небо, и двигался, но при этом оставался на месте. Фандорин смотрел на пламя до тех пор, пока трупы не начали шевелиться. Один из мертвецов скорчился так, будто ему вздумалось сесть. Это было неприятно. Да еще запахло паленым.
Титулярный советник сначала отвернулся, затем отошел в сторону.
Костер шипел и трещал, но Эраст Петрович стоял к нему спиной и не оборачивался.
Какое-то время спустя подошел Тамба.
– Не молчи, – попросил он. – Скажи что-нибудь. Иначе ки не найдет выхода, и у тебя образуется комок в сердце. Так можно умереть.
Что такое ки, Фандорин не знал, умереть не боялся, но просьбу старика удовлетворил – почему нет? Сказал:
– Жарко. Когда ветер в эту сторону, жарко.
Дзёнин довольно кивнул.
– Хорошо. Теперь твое сердце не лопнет. Но оно покрылось коркой льда, а это тоже опасно. Я знаю очень хороший способ растопить лед, сковавший сердце. Это месть. У нас с тобой один враг. Ты знаешь, кто.
«Дон Цурумаки», мысленно произнес титулярный советник, прислушался к себе – ничто в нем не шевельнулось.
– Это ничего не изменит, – произнес он вслух.
Тамба снова кивнул.
Помолчали.
– Знаешь, я нашел ее, – тихо заговорил старик минуту, а может, час спустя. – Пришлось разгребать бревна и доски, но я нашел ее. Она там, смотри.
И показал на второй костер.
Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытое белой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять ее было невозможно, с каждой секундой она становилась всё сильней.
– Она моя дочь. Я решил похоронить ее отдельно. Пойдем, простишься.
Но титулярный советник не тронулся с места – лишь отчаянно замотал головой.
– Не бойся. Ее тело разорвано, но я прикрыл его. А лицо наполовину уцелело. Только не подходи близко.
Не дожидаясь, Тамба пошел к костру первым. Откинул край покрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный – и такой же прекрасный, как при жизни.
Эраст Петрович бросился к ней, но дзёнин преградил ему путь:
– Ближе нельзя!
Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку, однако тот перехватил титулярного советника поперек талии.
– Не нужно! Она бы этого не хотела!
Чертов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться ни на шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль.
И увидел.
Вторая половина ее лица была черной и обугленной, похожей на страшную африканскую маску.
В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул:
– Что шарахаешься? У мертвых ниндзя не бывает лица, а у нее половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя – из-за тебя! – Его голос дрогнул. Дзёнин зажег факел. – Ничего. Огонь всё очищает. Смотри. Ее тело будет сгибаться и разгибаться в языках очистительного пламени, а потом рассыплется в пепел.
Но смотреть, как будет корчиться ее бедное тело, Эраст Петрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух.
Что-то случилось с легкими. Воздух не наполнял грудь. Мелкие, судорожные вдохи были мучительны.
Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошел к костру! Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались ее нежное лицо, ее прощальные слова. А теперь – он твердо знал это – всё заслонит черно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину – само воплощение ужаса и смерти.
Что же все-таки случилось с легкими? Дыхание стало коротким, дерганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть – наоборот, он не мог выдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у
