— Твоя правда, — согласился с моим выводом Михей.
Я поставил книгу на место, вернулся к столу и постучал пальцем по снимку.
— А точно, что эта чаша…
Ростовщик не дал мне закончить вопрос.
— Точно, — пробасил он и стал рассказывать, замолкая всякий раз, когда нужно было справиться с одышкой. — На снимке не видно, но на ножке имеется гравировка. Там три латинских буквы «FRC». Аббревиатура читается как «Fratres Roris Cocti», что в переводе, как ты понимаешь, и означает «Братство кипячённой росы». В такие чаши, как ты знаешь, братья собирали росу, потом выпаривали и получали особый ингредиент для чудотворных препаратов. Отсюда и пошло название братства. А всего таких чаш было тридцать шесть.
— По числу братьев, — догадался я.
— Да. У каждого брата была персональная.
— Удобно, а главное гигиенично. К тебе-то как попала? Насколько я помню, братья восточнее Франш-Конте никогда не забирались. Или что-то путаю?
Михей несколько секунд молчал, соображая, отвечать или нет, но потом всё-таки решился.
— История давняя, а суть в следующем. Чашу эту я бог знает сколько лет назад купил у внука человечка, который служил конюхом у сосланного декабриста Петра Вениаминовича Рябова. Предполагаю, что Рябов её лично вывез из Парижа.
— Выходит, трофей, — сказал я.
Михей подтвердил:
— Вроде того.
— Что — Рябов из фронтовиков будет?
— Так и есть. Ветеран 12-года. До Парижа дошёл с черниговским полком, где служил вольнонаёмным доктором.
Тут я — и что только откуда берётся? — показал свои недюжинные познания в отечественной истории:
— А не тот ли это полк, которым во время декабрьских событий Муравьёва-Апостол командовал?
Кивком подтвердив правоту моих слов, Михей добавил:
— Только Рябова ещё до восстания взяли по доносу унтер-офицера Шервуда. Повезло, не казнили. Поначалу в Читинский острог определили, а через десять лет отправили на поселение в Усть-Култук. Там и похоронен.
— И чем же тебя эта чаша прельстила?
— Как чем? — Михей пожал плечами. — Во-первых, представляет огромную историческую ценность. Во-вторых, — Сила в ней.
Я уточнил:
— И это всё?
— И всё, — ответил Михей.
Ответил и уставился на меня своими глазками-бусинками, надеясь, что скушаю его враньё.
— Мне-то зачем врать?! — возмутился я. — Пришёл за помощью, изволь правду говорить.
Михей, заметно смутившись, стыдливо опустил глаза.
— Не хочешь говорить, не надо. — Я поднялся из кресла и протянул руку для прощания. — До свидания, дружище. Искренне сочувствую твоему горю, но ничем помочь не могу. Извини.
— Она свойством обладает, — сообразив, что я не шучу, поторопился сказать ростовщик. — Бессмертие даёт.
«Будто воздух из проколотого шарика вышел», — подумалось мне, но тут до сознания дошёл смысл его ответа.
— Бессмертие?! — удивился я. — Что, без балды?
— Во всяком случае, долголетие — точно, — поправился Михей. — Сам прикинь. Рябов умер, когда ему уже сто три было. Да и умер-то глупо — утонул. А его сердечный друг конюх Селуян Замятин, коему чаша перешла по завещанию, тот девяносто четыре протянул. Причём, до самой смерти болезней не знал. И помер не в кровати, а на охоте — медведь-подранок поломал.
— А на себе свойство проверял?
— А как ты думаешь?
— Думаю, да.
— Правильно думаешь.
— Какао по утрам из неё потягивал?
— Сок апельсиновый.
— И как?
— Как видишь, жив до сих пор.
Я оглядел его с ног до головы и с головы до ног.
— А сколько тебе, Михей?
— Может, тебе ещё и своё настоящее имя сказать? — недовольно пробурчал ростовщик.
— Ладно, забудь. — Я ещё раз глянул на фото чаши. — Значит, говоришь, бессмертие даёт?
— Сама по себе — бессмертие, в сочетании с другими артефактами свойств — не знаю. В комбинации артефакты свойств иной раз такое могут выдать, что закачаешься.
— Это точно, — согласился я и, не желая переливать из пустого в порожнее, стал переводить разговор в практическую плоскость: — Значит, спёрли?
— Спёрли, гады, — удручённо вздохнул Михей.
— Хочешь, чтобы разыскал?
— Хочу.
— Почему я? Почему не сам?
— Ты профи.
— Полно, барин, все мазурки давно написал Шопен.
— Что?
— Да так, ничего. Ладно, пусть я профи, но ведь ты же… — Я запнулся и, не сумев подобрать уместного определения, выпалил: — Процентщик.
— И что с того? — пожал он плечами.
— Ходят слухи, что могуч ты, Михей. Захочешь, одним щелчком весь Город наизнанку вывернешь. Щёлк, и родное снова у тебя.
— Ну, зачем же так… Гром-молния, трах-тарарах — к чему весь этот шум? Лучше уж ты. Тихо, хватко, точечно.
Уловив в его словах фальшь, я вскинул бровь:
— Точечно, говоришь?
И саркастически хмыкнул.
Всё я про него понял, понял, что жаба его давит, что не хочет он ни одного лишнего кроуля накопленной Силы тратить, а хочет дело провернуть задёшево. Подумал: «Похоже, таких жадюг мир ещё не видел». И чисто из вредности стал набивать цену:
— Сдаётся, дело хлопотным будет. Чую, придётся попотеть.
Говорил так, а сам в это время отодвинул кольт в сторону, покопался в верхнем шкафчике и высыпал на стол пригоршню браслетов и колец. Пустых, конечно.
— А сколько ты хочешь за работу? — изумлённо глядя на эту кучу лома, спросил Михей.
— Семьсот пятьдесят кроулей, — сказал я как отрезал.
У Михея в зобу дыханье спёрло, только и смог охнуть:
— Ну, ты хватил!
— А чего? Нормально. За три дня не найду, значит, совсем не найду, а двести пятьдесят за день — красная цена.
— Много.
— Тогда до свидания. — Я сделал ему ручкой. — Иди к ментам, они бесплатно найдут. Не сразу, но найдут. Правда, потом Чаша в отделе года три до суда простоит в качестве вещдока. Ну и что? Зато
