На стоянке ее едва не настигла истерика – она забыла, куда поставила машину, потом она долго стояла в какой-то подлой пробке, и наконец, после нескольких приступов паники, все же добралась до дома. Но домой так и не пошла – развернулась и помчалась на Варшавку. Неизвестно как – то есть, конечно, с риском для жизни, добралась до Серпухова за час десять минут и принялась молотить в дверь Жабы. Та открыла, уставилась на Машу, поджала губы и распахнула дверь так, чтобы девушка могла войти.
– Агриппина Мироновна... – простонала Маша. – Я схожу с ума...
– Ты тупая, как бревно, так что сходить тебе не с чего, – заявила исполненная сочувствия Жаба. – И можешь меня не умолять, все равно скажу: я ведь тебя предупреждала!
– Вы меня предупреждали, я – тупая, как бревно, – кивнула Маша. – И еще я выгляжу как труп! Я тупая! – завопила она, вскочив со стула. – Ой, я тупая! Дура! Какая же я дура! Да я просто уродина, я дебилка, идиотина!..
Жаба с подозрением уставилась на нее.
– Ладно-ладно... – она даже потрепала Машу по плечу. – Что случилось?
– Я новые джинсы сдала этой корове в примерочной! Вместе с остальными вещами! «Дизель»! Дура!
– И ты из-за этого ко мне притащилась?! – страшно закричала Жаба. – Обалдела?!
– Нет-нет-нет! – взмолилась Маша. – Конечно, не из-за этого! Дело в том, что в зеркале я выгляжу, как... кикимора.
Жаба серьезно посмотрела на нее и вдруг расхохоталась.
– Я не шучу! – испугалась Маша. Она что, ей не верит?
– Испугалась собственной тени! – все еще смеялась Жаба. – Да это же примитивная порча, ее снять, как два пальца об асфальт! Эх ты, деревня...
– Формально, это вы – деревня, – надулась Маша.
Жаба, посмеиваясь, положила руки Маше на глаза и забормотала:
– Не гляди в глаза, девица, слезы спрячь в густых ресницах, не смотри ты в отражение – там бесово искажение, коль душа твоя чиста, словно утрення роса, ты увидишь правду в ней...
Глазам стало больно – так, словно Маша вместо «Визина» закапала уксуса.
Она попыталась отпихнуть руки Жабы и почесать веки, но руки у старухи оказались стальные – она не сдвинула ладони ни на миллиметр, и Маше ничего не оставалось, как сидеть и ждать, когда слезы успокоят жжение. Наконец раздражение прошло само по себе, Жаба отняла ладони, прищурилась и велела:
– Смотрись! Зеркало в ванной.
И тут Маша поняла, что ни разу не была у Жабы в туалете. Старуха ее проводила, и за основательной дубовой дверью Маша обнаружила вполне приличную ванную комнату – с ванной, с латунной раковиной и симпатичным шкафчиком в стиле «ампир». Взглянув на себя в зеркало, Маша увидела, что там опять она – правда, бледная, с красными глазами, но все-таки она.
– Езжай давай за своими джинсами, – отмахнулась Жаба, когда Маша полезла к ней с благодарностями.
И уже на пороге Маша спросила:
– Агриппина Мироновна, а почему вы мне помогаете?
– Потом узнаешь, – усмехнулась Жаба и вытолкала ее на улицу.
Но Маша постояла на пороге, закурила, и тут ее осенило. Она забарабанила кулаками по двери, но хитрая Жаба не открыла – высунулась в окно и совершенно по-хамски брякнула:
– Чего тебе?
– Послушайте, а вот то, что со мной произошло... Почему?
– Кто-то навел порчу! – фыркнула Жаба.
– Это понятно, но зачем?!
– А ты подумай, у кого есть повод желать тебе зла? – усмехнулась Жаба.
Маша задумалась и насчитала что-то уж слишком много человек. Ну, Таню, допустим, можно вычеркнуть. Наверное, реальными недоброжелателями можно считать только Зою и Тину. Конечно, простенькая порча для них – мелковато, но, может, это было предупреждение?
Маша все-таки успела в магазин, забрала свои джинсы и в качестве утешения скупила еще половину «Мекса».
Навьюченная пакетами, ввалилась в свой прохладный подъезд, села в лифт и почувствовала, что кружится голова. Ощущение было не самое приятное – очень хотелось принять ледяной душ и прилечь, но Маша решила, что это от жары, от духоты, от нервов. Правда, на третьем этаже в глазах совсем потемнело, а кабинка закрутилась, как центрифуга. От страха Маша выронила пакеты, принялась хлопать себя по щекам – и действительно скоро пришла в чувство. Но лифт все ехал и ехал. Ей стало не по себе: она ведь живет не в небоскребе! А лифт все быстрее мчался вверх, и Маша уже колотила по дверям руками, била створки ногами и орала во весь голос. Набрала 112 – но телефон молчал! Маша закрыла лицо руками и бормотала:
– Когда-нибудь это закончится, когда-нибудь это закончится... – пока лифт не остановился и двери не открылись.
Маша уставилась в пустоту – там, неизвестно где, было темно. Она осмотрела кабину лифта – словно спрашивала совета, подняла с пола мешки с одеждой – так просто она все это врагам не отдаст, и вышла в никуда. «Никуда» было просторным – Маша прошла несколько метров, прежде чем увидела свет. Она осторожно пробралась к источнику и с трудом разглядела, что это дверь – низкая и кривая, а светились щели. Открыв дверь, выбралась на площадку и тут же зажмурилась: после темной кабины и полного мрака в той непонятной комнате здесь было так светло, что перед глазами поплыли черные круги. Услыхав какой- то хлопок, Маша сделала шаг вперед, глаза привыкали к свету, и тут-то она закричала.
Слава богу, она быстро поняла, что от крика будет только хуже, – так совершенно невозможно сохранить равновесие. Она стояла на плоском каменном карнизе, а внизу, на высоте Останкинской башни, лежал город. Если Маша чего и боялась, так это высоты. А сейчас она оказалась прямо на краю пропасти – с пакетами в руках, как дура. В невменяемом состоянии она сделала шаг назад, отпустила пакеты и попыталась нащупать дверь. Но двери не было. Не было никакой такой двери. Маша даже пару раз ударилась головой об стену, но и это не помогло. Солнце палило нещадно – пот тек ручьями, голова раскалывалась, а Маша была не в состоянии пошевелиться: стоило представить всю эту высоту, как к горлу подступала тошнота. Да и что она могла сделать? И она присела.
Но ее преследовала мысль: «Не бывает безвыходных ситуаций!», и она понимала – вместо того чтобы ждать здесь солнечного удара, имеет смысл пройтись по карнизу. Маша даже подумала, что в ее состоянии лучше проползти, но ползти на такой узкой дорожке было еще более опасно. И она все никак не могла собраться с силами и встать – пока не поняла, что от духоты теряет сознание. Осторожно развернулась лицом к стене, вцепилась – чем могла – в шершавую облицовку и медленно пошла против часовой стрелки. Эту чертову башню шатало! Солнце жарило в затылок. От страха и отчаяния тряслись руки. Наконец спустя полчаса, которые показались ей годом, Маша уткнулась в оконный карниз. В хлипкий, жестяный, ненадежный и очень широкий – как на него забраться? Но там было крошечное окно, а окно – это выход. Пока она отдыхала, держась за жестянку, подул ветер, и Маша чуть не разрыдалась – вот спасение.
– Помоги мне... – без слез рыдала она. – Пожалуйста...
Ветер, казалось, ее дразнил. Освежал, приносил соленые брызги, но лишь заигрывал.
– Я сама не справлюсь! Я обещаю тебе ураган! Пожалуйста... – молила она.
И тут вдруг сильнейший порыв оторвал ее от стены – подхватил, словно тополиный пух, перевернул в воздухе, подбросил, удержал – вел себя по-хулигански – и зашвырнул в окно.
«Да... – подумала Маша, потирая ушибленные локти. – От стихии не знаешь, чего ожидать...»
В небольшой комнатенке была дверь – только Маша к ней подошла, в комнату ворвался ветер, ударил наотмашь, и дверь, как оказалось, снаружи забитая железными скобами, вылетела из проема.
– Спасибо! – поблагодарила Маша и очутилась в той самой комнате, куда ее привез взбесившийся лифт.
Кабина все еще была открыта – Маша зашла внутрь, дверцы захлопнулись, и она на безумной скорости помчалась вниз. Машу кидало в разные стороны – она вцепилась в поручень – хорошо, что кабина была старая, с удобствами, и тут отвалилось днище. Просто вылетело – и где-то там, на неведомой глубине,
