Администратор Брославский что-то объяснял начальнику станции.
В купе влетела гримерша.
– Леночка, солнышко, красавица, на грим.
– Какой грим, Анечка?
– Стоим четыре часа, станция чудесная. Режиссер вздумал снять Ваш крупный план.
– Смешно, а где мое платье?
– Все готово – и платье, и шляпка.
На перроне осветители устанавливали прожекторы. Стояла обычная киношная суета.
Разумный подошел к Лене.
– Леночка, милая, сцена несложная, но Вы должны ее сыграть как богиня. Вы в трауре сидите на станционной скамейке, вечер, перрон пуст, Вы на опалой листве зонтиком пишите имя любимого, ветер сразу же уносит листья, как Вашу надежду на встречу. По перрону идут два офицера, они видят красивую грустную даму в трауре, проходят мимо, подносят руку к козырьку, понимая, что это офицерская вдова. Все. Это снова сцены. Дальше Ваш крупешник, крупешник офицеров, Ваш взгляд им вслед. Вы посмотрите, какое отчаяние. Уездная Россия, еще не тронутая революцией. Так, начинаем.
Лена подошла к скамейке и села.
– Камера! Начали!
Она зачертила зонтиком на листве, пытаясь написать имя Олег.
Она не обращала внимания ни на свет, ни на стрекотание камеры.
Пыталась написать имя, но лежащий под лавкой помреж махами имитировал ветер, и буквы из листьев уносились вдоль перрона.
МЧК.
Мартынов встретил коллег с самоваром и свежими бубликами с маком.
– Думать давайте, что у нас за бандочка французов объявилась. Какие-то уголовники прямо из романа Эжена Сю, новые московские тайны. По городу слухи идут. Да вы пейте чай-то, – улыбнулся Мартынов.
Он был красив, синеглаз, тонок в талии, с копной смоляных волос, а главное – он всегда был расположен к людям.
– Яша, – сказал Тыльнер, – все, что мы нашли, ты знаешь. Историю с вагоном сейчас крутим.
– А налет на квартиру Громова?
– Работаем с горничными и, конечно, с гостями. – Тыльнер взял бублик, разломал, налил себе стакан чаю, положил сахар, размешал.
– Ты, Георгий, сюда чай пришел пить? – поинтересовался Мартынов.
– А почему нет?
– Разрешите? – в комнату вошел Николаев. – Я, Федор Яковлевич, беседу вашу услышал и хочу заметить, что когда в конце семнадцатого сей, тогда еще гимназист, пришел к нам работать, наглости ему занимать не надо было.
– Обижаете, учитель. А Витька Князь, король Хитровки, говорил, что наглость – второе счастье. Так о чем я беседу свою веду. Среди потерпевших была дама приятная во всех отношениях. Папанька ее имел прииски золотые, а муженек нынче мехов торгует. Так вот эта мадам Еремина, в девичестве Строгонова, пострадала меньше всех. Колечко с камушком да сережки не очень дорогие. Я встретился с людьми, которые неоднократно видели ее в свое время в театре. Они же поведали мне, что украшений у нее много.
– Значит так, – начал Мартынов, – французы совершают налет на почтовый вагон, берут деньги. Потом налет на квартиру.
– Но прежде они раздевают Спирьку Кота.
– Странная банда, – сказал, задумавшись, Николаев. – Налет на поезд, на квартиру, уличные грабежи. Такого еще не было.
Зазвонил телефон.
– Мартынов… Внизу… Веди его сюда.
Он положил трубку, крутанул ручку.
– Сейчас придет человек, который видел этих французов.
Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Леонидов.
– Вот теперь все в сборе, – засмеялся Мартынов, – поведай нам, Олег, о драке в «Домино».
– Яков, долго рассказывать не буду, твои секретчики поведали тебе о необыкновенной даме и четырех джентльменах.
– А почему джентельменах?
– Не поверишь, Яков, мужики как с картинки приложения к «Синему журналу».
– Ты же парень памятливый, лица не запомнил?
– Яша, двоих узнаю даже ночью.
– Ну а того, с кем дрался?
– Крепкий парень. Я его схватил, так мне показалось, он из одних мускулов слеплен. Все четверо статные, с гвардейской выправкой.
– Офицеры?
– Нет.
– Почему?
– Я год форму носил, а потом еще месяцев десять шашку у левого бедра придерживал. А эти ходят легко, руки у них в движении, Походка такая бывает у спортсменов, цирковых и балетных.
– А вот Спирьке Коту, – Мартынов взял протокол, – один сказал, что уголовники и красные для них одно и тоже.
– Яков, я не хиромант, но цирковые такого бы не сказали. Я видел циркачей фортничков, но ни разу не встречал балетного политика.
– Олег, я тебя зачем пригласил? – начал Мартынов.
– Чаю с бубликами попить, – прервал его Леонидов.
– Пей на здоровье, сахару положи больше – он память освежает.
– А причем здесь моя память?
– Помнишь питерскую «Красную газету», свою статью «Утро Сенного рынка»?
– Помню, название гаденькое, я зазвал ее «Человек без лица».
– Это все ваши художественные подробности. Тогда твоя статья заставила банду Упыря выйти на свет…
– Ты хочешь, чтобы я написал статью о «французах»?
– Конечно.
– А материал?
– Будешь лепить из того, что есть. И даму не забудь.
Без стука в кабинет вошел начальник КРО Глузман.
– Все совещаетесь, как карманников ловить?..
– А здравствуйте где? – поинтересовался Мартынов.
– Ты, Федор, из-за своей работы находишься в плену старорежимных предрассудков. А тут на ловца и зверь бежит. Так бы мои ребята шукали Леонидова по городу, искали, а он у тебя баранки есть.
– Он у меня делом занят.
Глузман подошел к столу, взял баранку, откусил здоровый кусок и непроживав сказал:
– Ну пошли ко мне, Леонидов, там ты тоже делом займешься.
– А ты чего мне тыкаешь? Я этого не люблю, – Леонидов встал.
– Пошли, пошли, белая кость, голубая кровь, лицеист недоученный.
Они вышли.
Мартынов встал:
