— Невозможно, — сообщил шкипер. — Эдуард покончил с собой семнадцатого числа в пять тридцать вечера. Похороны состоятся сегодня в три часа на Калитниковском. Я бы пошел, но не думаю, что покойный рад будет видеть меня на своих похоронах — по его мнению, с такой сволочью, как я, лучше не иметь никаких дел, даже на том свете.
Удивительная откровенность этого человека повергла Терехова сначала в состояние шока, но сразу же наступил момент узнавания — конечно, как он сразу не понял: перед ним был один из персонажей «Вторжения в Элинор», враг Левии, не раз пытавшийся ее убить, но убитый в конце концов сам после того, как Ноэль, распутав странное преступление, связанное с похищением статуэтки древнего божества, вышел, наконец, на главного злодея — для читателя решение детективной загадки было неожиданным, человек этот меньше всего вызывал подозрений, как и положено… Вэндок его звали.
— Вэндок, — повторил Терехов вслух.
— Что? — не понял шкипер. — Меня Иваном Петровичем зовут, а вас?
Вопрос был задан требовательным тоном, и Терехов ответил автоматически:
— Владимир Эрнстович.
— Очень приятно, — сказал Иван Петрович и пожал Терехову обе руки. Тяжелое было пожатие, не крепкое, а именно тяжелое, прижимавшее к земле, будто Терехову повесили гири на обе ладони. Он поспешил отдернуть руки.
— А Жанна Романовна? — спросил он. — Как мне ее найти?
Судя по звуку, И. П. Пращур пожевал губами, громко сглотнул, но происходило ли это на самом деле, Терехов не знал. Он попытался подвинуться, но тень следовала за ним, и Терехову казалось, что это была не чужая тень, а его собственная, почему-то оказавшаяся не там, где положено находиться добропорядочной тени.
— А чего ее искать? — сухо сказал Иван Петрович. — Она каждый день приезжает, товар привозит. Не одобряю. Матрешки — китч. Зачем ей это? И Эдику не нравилось.
— Эдик… Я слышал, Эдуард Викторович был интересным человеком.
— Не то слово! Сюда он приходил работать. Комната ему осталась от родителей, он здесь родился, а лет пятнадцать назад купил кооператив неподалеку…
— Где? — встрял с вопросом Терехов.
— Где-где, — силуэт дернулся, и луч солнца пронзил Терехова, будто лезвием полоснули по глазам, он отгородился ладонью, и Пращур, видимо, понял, наконец, что гостю — пусть даже его никто не звал — все же неудобно. Силуэт хозяина прошествовал к окну, задернул шторы, и в комнате возник блаженный полумрак, Иван Петрович сразу стал нормальным человеком в полинялой домашней пижаме.
Пращур уселся на стул и заговорил все тем же неприязненным тоном, но теперь его речь воспринималась совершенно иначе — нормальный разговор:
— Он меня на свою квартиру не приглашал.
— Я слышал, что Эдуард Викторович писал книгу. Роман…
— Эдик? — искренне удивился Иван Петрович и хлопнул себя ладонями по коленям. — Роман? Один у него в жизни был роман — с Жанной. Она его и сгубила.
Поворот был неожиданным.
— Вы хотите сказать… — медленно заговорил Терехов. — Вы утверждаете…
— Ничего я не утверждаю, — отрезал Пращур. — Но Эдик повесился — это факт. Из-за чего? На работе — порядок, он недавно получил повышение.
— Где он работал? — быстро вставил Терехов.
— В научном институте, — сообщил Пращур.
Названия он, похоже, или не помнил, или не хотел называть, не допустив еще гостя в круг посвященных, которым можно доверять.
— В физическом? — спросил Терехов. — Химическом? Может, он биологией занимался?
— Биологией — точно нет. В биологии он не больше моего понимал, а я ее на дух не переношу. Химия? Может быть. Скорее физика.
— А когда вы видели Эдуарда Викторовича в последний раз? — Терехов решил перевести разговор.
— В последний раз я его еще не видел, — мрачно сказал Иван Петрович. — В последний раз я его увижу завтра в три часа на кладбище. Правда, я пока не решил — может, не поеду.
— Я имею в виду, — терпеливо объяснил Терехов, — когда Эдуард Викторович сюда в последний раз приходил? Вы о чем-нибудь говорили? Он что-нибудь рассказывал?
— А вам зачем это знать? — насупился Пращур. — Вы, собственно, кто? Я тут перед вами… А вы, может…
— Я писатель, — сказал Терехов. — Собираю материал для книги.
Иван Петрович тяжело вздохнул, так же тяжело поднялся, по всему было видно, что каждое движение давалось ему с трудом, даже взгляд его стал тяжелым, как кувалда, и тапочки, надетые на его большие ноги, тоже стали тяжелыми, норовили упасть, и потому каждый шаг Пращура со стороны выглядел, будто па странного танца.
Он дотопал до двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы в щель мог протиснуться человек, и тяжело проговорил, заглатывая половину букв:
— Вым… тайс… отсю…
Терехов сам не заметил, как оказался в коридоре — будто жаркий воздушный поток проволок его мимо опечатанной двери, спустил по лестнице (он едва не упал, споткнувшись на одной из ступенек) и вышвырнул на улицу.
Киоск с матрешками был все еще закрыт, закрылся уже и газетный. Сердце у Терехова колотилось, как потерявший представление о времени метроном, перед глазами плыли оранжевые круги, а ноги разъезжались, будто после хорошей пьянки.
А ведь ничего такого не было, — изумленно подумал Терехов. Просто поговорили. Или не просто? Этот человек — Пращур, вот странная фамилия! — очень уж смахивал внешне, да и поведением, на Вэндока из «Вторжения в Элинор». Может, он и был литературным персонажем, привидевшимся Терехову и на самом деле в реальной жизни не существовавшему?
Мысль была нелепой, но Терехов решил проверить ее с помощью простого эксперимента. Он вошел в подъезд и поднялся по знакомой выщербленной лестнице. Двадцать две ступени, второй этаж, коридор направо, первая дверь с неприличной надписью, вторая — опечатанная, третья… Третьей двери в коридоре не было — сплошная стена, где на уровне глаз осталось светлое пятно от висевшей картины.
— Куда она… — растерянно произнес вслух Терехов и провел рукой по стене, где несколько минут назад, без сомнения, была дверь с табличкой «И. П. Пращур». Под пальцами ощущалась неровность, будто здесь действительно что-то когда-то было, а потом оказалось замурованным, заштукатуренным, замазанным и закрашенным. Терехову даже почудилось (конечно, почудилось, как могло быть иначе?), что стена в этом месте чуть теплее.
Сколько времени Терехов стоял в полной прострации, он потом не мог вспомнить. Возможно, час. Или больше. Он спустился на первый этаж, вышел на улицу и посмотрел на окна второго этажа. Вот окно комнаты Ресовцева, можно даже узнать шторы, вот — слева — окно в комнате с запертой дверью, на которой было выведено нецензурное слово, вот окно на лестничной площадке, а справа, где должны были находиться три запомнившихся окна квартиры Пращура…
Стена до самого угла. Белый крашеный кирпич.
Забыть, подумал Терехов. Нужно обо всем этом забыть. Никого не искать. Ни о чем не спрашивать. И книгу эту — «Вторжение в Элинор» — поставить на самую дальнюю полку. Ни презентаций, ни интервью, ни встреч с читателями. Не было такой книги в его творческой биографии. Не было. Не было.
Мысль вертелась в голове и постепенно заполняла всю область сознательного, ни о чем другом Терехов думать не мог. Дома он оказался часа два спустя и не помнил, каким путем добирался. Не было этой книги, и все тут. И комнаты на втором этаже не было. И Пращура Ивана Петровича. Откуда ему взяться, если не существовало двери с табличкой? И эту женщину тоже надо забыть — тем более, что неизвестно, где она живет, что делает и кем ей на самом деле приходился покойный Ресовцев.
Терехов переоделся и пошел в ванную — смывать воспоминания. Смытое закрепил коньяком и заснул
