заговорил о возможности мирных переговоров. Он был не только зашикан, но и подвергся побоям.
– Трудно поверить, но, наверное, придется. Неужели они решатся на подобное? Сделают последний шаг?
– Вы можете ответить на этот вопрос куда лучше меня, господин президент. Вы посвящены в суть переговоров касательно их ультиматума, а я – нет.
– Мне почти нечего открыть вам из того, что вы еще не знаете. Мы хотим вступить в переговоры, но я боюсь, что они не захотят выслушать, а еще начинаю подозревать, что выбора у нас уже не осталось. И наши, и их газеты мечут громы и молнии. Их министры непреклонны. Лорд Лайонс сдал свой паспорт и покинул наши берега. Наш посланник Чарльз Адамс из кожи вон лезет, чтобы убедить Лондон изменить формулировки послания, но те ни в какую не соглашаются. Теперь лорд Пальмерстон даже на порог его не пускает, хотя Адамс снова и снова стучится в дверь этого господина. Отговоркой этому лорду служит подагра. В подагру я верю, но повод вижу в ином.
Фокс закивал в знак согласия.
– Тем временем причина всего этого, Мейсон и Слайделл, в своих тюремных камерах катаются как сыр в масле. Заказывают лучшую пищу и вино из Бостона и одну за другой курят гаванские сигары из своих бездонных запасов.
– Несмотря на роскошь, это все-таки тюрьма, а пока они в заточении, бритты будут неизменно осуждать нашу страну. Найдите мне выход из этого тупика, мистер Фокс, и я не постою за высочайшими наградами.
– Как бы я хотел найти этот выход, сэр. Как бы я хотел…
У военной черты
Хотя уже наступил первый день мая, в северных холмах Вермонта погода больше смахивала на зимнюю. Холодный дождь хлестал сосны. Лошади еле тащились по раскисшей тропе, устало понурив головы, и приходилось постоянно тянуть за поводья. Люди устали ничуть не меньше лошадей, но даже не помышляли о поездке верхом. Это означало бы, что утомленным животным придется тащить двойной груз. Им просто не сдюжить. Причина этого долгого, изнурительного путешествия таилась в бочонках, навьюченных на лошадей.
Жак с прищуром поглядел на небо, затем отер с лица воду тыльной стороной ладони. Часы по карману только богатеям, а он весьма далек от этого. Но по неуклонно темнеющему небосводу понял, что скоро закат.
– Скоро, Филипп, скоро! – крикнул он по-французски с канадским акцентом. – Остановимся перед перевалом. Потом будем идти дотемна.
Его брат ответил что-то, но слова потонули в резком раскате грома. Братья захлюпали дальше, потом свернули с колеи, чтобы поискать укрытие под ветвями древней дубравы. Лошади отыскали кустики молодой травы и принялись пощипывать ее, а люди привалились спинами к толстым стволам. Жак вытащил пробку из своей фляги, сделал порядочный глоток, облизнул губы и снова ее закрыл. Внутри находилась крепкая смесь виски с водой. Увидевший это Филипп нахмурился.
Заметив его выражение, Жак громко рассмеялся, открыв взору сломанные, почерневшие зубы.
– Ты не одобряешь, что я пью, младший братец. Тебе бы в священники податься. Тогда ты мог бы толковать другим, чего делать, а чего не делать. Выпивка избавляет от усталости и греет кости.
– А заодно уничтожает внутренние органы и тело.
– И это тоже, как пить дать. Но надо наслаждаться жизнью, как умеешь.
Филипп выжал воду из своей черной бороды и поглядел на коренастого, крепко сложенного старшего брата. Вылитый отец. А он удался в мать, как все говорят. Матери он никогда не знал, она умерла при его родах.
– Я больше не хочу этим заниматься, – промолвил Филипп. – Это опасно, и когда-нибудь нас поймают.
– Ни за что! Никто не знает эти холмы, как я. Наш добрый батюшка, да упокоится его душа среди ангелов, до самой своей смерти возделывал камни нашей фермы. Я уверен, что эти неустанные бесконечные труды угробили его. Как и прочих фермеров. Но у нас-то есть выбор, разве нет? Мы можем заниматься этим замечательным делом, чтоб помочь нашим соседям. Не забывай, ежели б ты этим не занимался, так чем бы ты занялся? Ты, как и я, как и все мы, темный, неученый квебекос. Я с трудом могу нацарапать собственное имя, а уж читать и писать и вовсе не умею.
– Но я-то умею! Ты бросил школу, а ведь она давала шанс.
– Может, тебе. Лично мне терпежу не хватало высиживать по классам. И ежели помнишь, наш батюшка тогда болел. А кто-то должен был обрабатывать землю. Так что ты остался в школе и получил образование. И что же? Никто тебя в городе не наймет, ничегошеньки ты не умеешь и даже не говоришь на этом вонючем английском языке.
– Английский мне вовсе не нужен. С тех пор как был принят акт о присоединении Нижней Канады, язык у нас французский…
– А свободы у нас нуль без палочки. Мы английская колония, и правит нами английский губернатор. Наши выборные, может, и сидят в Монреале, но вся власть у королевы. Так что можешь читать, дорогой братец, и писать. Только где такого возьмешь, чтобы нанял тебя за эти умения? Так уж тебе на роду написано, что ты должен торчать в Котикоке, где ничего нет, окромя фермы с выдохшейся землей, да потягивать крепкое виски, чтоб заглушить муку существования. Пусть остальные держатся за землепашество, а мы позаботимся, чтобы снабжать других.
Поглядев на четыре бочонка, нагруженные на лошадей, он усмехнулся своей щербатой усмешкой. Доброе виски янки, беспошлинное и купленное за золото. Когда оно окажется в Канаде, цена его удвоится, уж такие жадины эти англичане со своими бесконечными поборами. О да, таможенники Ее Величества довольно прытки и неуемны, но им нипочем не узнать лес настолько, чтоб изловить Дюмгара, который всю свою жизнь провел среди этих холмов. Прижав ладонь к большому накладному карману своего кожаного пальто, он ощутил приятную выпуклость пистолета.
– Филипп, – окликнул он, – ты порох не подмочил?
– Да нет, конечно. Ружье завернуто в брезент, но мне это не по нраву…
– Да оно и не требуется, чтоб оно было тебе по нраву, – огрызнулся Жак. – От этого виски зависит наша жизнь, и отдавать его нельзя. Потому-то нам и нужно оружие. Да и меня взять они не должны. Я лучше помру здесь в лесу, чем сгнию в какой-нибудь английской тюряге. Мы не просили о такой жизни или чтоб родиться в этой жалкой деревушке. Выбора у нас не было, так что надобно выкручиваться как можешь.
После этого они замолкли. Сумерки сгущались, и пасмурный день мало-помалу перешел в ночь. Дождь все еще шел, но уже немного поутих.
– Пора, – сказал Жак, неуклюже подымаясь на одеревеневшие ноги. – Еще час, и мы будем уже за границей в хижине. Уютной и сухой. Пошли.
Взяв лошадь под уздцы, он двинулся первым. Филипп повел вторую лошадь, ориентируясь на силуэт лошади брата, едва маячивший в темноте.
Здесь, среди холмов, не было никакой физической границы между Канадой и Соединенными Штатами – ни изгороди, ни разметки. При свете дня можно было бы найти межевые столбы, но не без труда. Этой тропой пользовались только животные, по большей части олени. Да контрабандисты.
Перевалив через низкий гребень, они начали медленно спускаться с другой стороны. Граница проходит где-то здесь, только никто толком не знает, где именно. Жак вдруг остановился и склонил голову к плечу. Подошедший Филипп остановился рядом.
– В чем дело?
– Тихо, – хрипло прошептал брат. – Там кто-то есть, я слышал шум.
– Олень.
– Олени не бренчат, кретин. Вот, опять лязгает.
Филипп тоже услышал звук, но прежде, чем успел открыть рот, впереди замаячили высокие темные всадники.
– Merde! Таможенники… Патруль!
Чертыхнувшись под нос, Жак выудил револьвер из кармана – свой драгоценный Лефоше сорок первого калибра. Нацелил его на группу впереди и нажал на курок.
