Гнев и стыд охватывают Динку.
'И убью! - думает она, сжимая кулаки. - Вы не уйдете от меня, проклятые убийцы, в последний раз меня застала врасплох вся эта гнусь, ненависть и тошнота! И это была не трусость, а отвращение, вот что это было, Жук, мысленно оправдываясь перед собой и перед Жуком, думает Динка. - Потому что если б можно было драться, я дралась бы до последней капли крови! Жизнь за жизнь! Смерть за смерть! Подумаешь, неженка какая! Затошнило ее от руки убийцы! Да эти пятна запекшейся крови должны удесятерять силы, а не делать человека слабым, как осенняя муха! Нет, кончено! Я буду холодным, как лед, жестоким мстителем всех палачей, и ни один мускул не дрогнет у меня на лице! Я еще покажу вам, Матюшкины!'
Динка выходит на дорогу, вскакивает в бричку и мчится по лесу. Не сидя, а стоя, с высоко поднятой головой. Жизнь за жизнь! Смерть за смерть!
Глава двадцать пятая
ГОЛУБИНОЕ СЕРДЦЕ
Только подъезжая к хутору, Динка вспомнила, что не зашла второй раз на почту.
'Эх, что же это со мной делается! - с досадой подумала она. - Ведь правду говорят, что я за маленькими делами не вижу больших... Подумать только, забыть о маме!! Ну ничего! Пусть Прима попасется хоть немного, а потом я опять поеду!'
У хаты Ефима она на минутку остановилась, попросила его распрячь Приму и отвести ее на луг.
- А где Марьяна? - спросил Ефим.
- Не знаю. Она торговала на базаре кабанчика, очень хорошенького... добавила Динка, чтобы задобрить Ефима, который был недоволен, что Динка уехала с базара, не дождавшись Марьяны.
- Ну ты, Диночка, иди швыдко до дому, бо там тебя ждет який-то чин.
- Какой чин? - удивилась Динка.
- А с откудова ж я знаю? Не солдат, не офицер, а просто военный чин. И сидит он уже целый час, трохи не плачет, бедный... Каже, я на фронт отъезжаю, так попрощаться хотел...
- Да кто же это? Может быть, Миша? Почтовый Голубь?
- Верно отгадала! - засмеялся Ефим. - И я его сразу признал, хоть он и в военном! В какие перья голубя ни обряди, все одно орлом он не будет. Ну, да беги скорей! Спроси, нет ли письма от матери! - крикнул Ефим уже вслед убегающей Динке.
Жиронкин стоял около террасы и безнадежно глядел на дорогу. Около его ног, виляя хвостом, вертелся Нерон, под рукой у Жиронкина выглядывала туго стянутая ремнями шинель.
- Миша! - крикнула, подбегая, Динка и, не дав ему поздороваться, быстро спросила: - Вы принесли письмо? Да?
Жиронкин растерянно улыбнулся, закивал головой и полез в боковой карман гимнастерки.
- Да, вот, пожалуйста... Телеграммка-с...
Динка схватила телеграмму,
'Папа болен. Хлопочу больницу. Ждите письма. Задерживаюсь', - писала Марина.
Динка прочитала один раз, второй, третий. 'Папа болен'. Эта фраза долго не укладывалась в ее голове. Вспомнились смеющиеся синие глаза, быстрая походка, широкие плечи, а сердце уже свертывалось в комочек и перед глазами вставало бледное, бескровное лицо узника за железной решеткой, и черты отца становились похожими на черты умирающего в ссылке Кости...
Динка опустила телеграмму и молча пошла к дому,
- Прощайте... Я сейчас уезжаю на фронт... Но вам не до меня. Прощайте, догнав ее у крыльца, грустно сказал Жиронкин.
Динка остановилась, пришла в себя.
- Ах да, вы, наверно, пришли попрощаться? - вспомнила она.
Жиронкин вспыхнул, заторопился.
- Да, я думал... Простите меня. Я хотел попросить у вашей сестры что-нибудь на память. Я знаю, меня убьют... Но это не имеет никакого значения. Только я хотел... мне легче было бы... умирать, - быстро и сбивчиво заговорил он, глядя на Динку глубокими, как синие озерца, умоляющими глазами.
- Да-да, конечно... - сказала Динка. - Я сейчас...
Она вбежала в комнату, быстро, один за другим, выдвинула ящики комода, потом, махнув рукой, бросилась к туалетному столику, открыла шкатулку, где Мышка хранила Васины письма, маленькие, заветные вещицы... Выбросив на стол конверты и исписанные Васиным почерком листочки, она вытащила со дна шкатулки черную бархотку, которую Мышка иногда носила на шее, задумчиво подержала ее в руках, потом снова порылась в сестриной шкатулке, нашла флакончик духов с тоненькой стеклянной палочкой внутри - последний подарок Васи - и, обрызгав духами бархотку, выбежала на террасу.
- Миша... - сказала она, нежно улыбаясь и протягивая на ладони благоухающую эссенцией ландыша бархотку. - Сестра очень хотела попрощаться с вами сама. Но на всякий случай она просила передать вам вот это...
Бедный Голубь, не веря своему счастью, с трепетом поднес к губам дорогой подарок; длинные ресницы его дрожали, из-под них медленно сползали крупные слезы.
Динка порывисто обняла его за шею, стерла ладонью слезы и, щедрая в глубокой жалости к этому беспомощному ребенку, торжественно сказала:
- Сестра просила вам передать, что отныне в самом жарком бою она всегда будет вашим ангелом- хранителем... - Динка сама не знала, почему ей пришло в голову это утешение, но слова ее сделали чудо.
- Я ничего не боюсь теперь! Скажите вашей сестре, что я счастлив... умереть с ее именем! И еще... у меня нет слов, которыми я мог бы поблагодарить ее... - прижимая к груди руку с бархоткой и сияя счастливыми глазами, сказал Миша. Динка еще раз обняла его.
- Прощайте, - сказала она с неизъяснимой горечью в сердце. - Вы вернетесь... Сестра хотела, чтобы вы вернулись, - сказала она, не веря в его возвращение.
'Пуля ищет малодушного', - почему-то мелькнуло в ее голове вместе с глубокой жалостью к этому беспомощному ребенку, никогда не знавшему ласки.
- Бедный Голубь... Бедный Голубь, - шептала она, глядя вслед удалявшемуся юноше.
Но Голубь не был сейчас бедным, он даже не был голубем, он нес в своем голубином сердце огромное счастье, такое неожиданное и непостижимое, что силы его вдруг окрепли, плечи распрямились и широко открытые глаза смело глядели вперед! Миша Жиронкин был готов на смерть, на подвиг, на любой подвиг во имя любви!
Глава двадцать шестая
ОБЪЯСНЕНИЕ
Прочитав телеграмму Марины, Леня решительно сказал:
- Надо ехать. Давай собираться, Макака!
Он выволок на середину комнаты старый, потертый чемодан, отобрал белье, которое возьмет с собой, вынул из двойного дна брошюрку Ленина.
- Не бери с собой ничего такого, за что могут арестовать, - испугалась Динка.
- Да... конечно, мало ли что может быть в дороге, - хмуро сказал Леня, откладывая брошюрку.
- Оставь мне, я тоже хочу почитать! - попросила Динка.
- Хорошо, только, смотри, осторожней, на день прячь в дупло.
Они снова занялись укладкой. Кое-что пришлось постирать, кое-где не хватало пуговиц. Работая, каждый потихоньку вздыхал, думая об отце.
- Только бы не то, что у Кости... - говорила Динка.
- Ну нет! Костя жил в обледенелой избе. Я думаю, скорей брюшной тиф... это, кажется, часто бывает в тюрьмах, - предполагал Леня.
- А как же ты поедешь, Лень? Ведь у тебя нет денег, а Мышка только завтра получит! - всполошилась Динка.
- Ax да! - вдруг вспомнил Леня и, запустив пальцы в боковой карман гимнастерки, вытащил пачку денег. - Вот! Тут и на поездку, и вам с Мышкой на хозяйство!
- Где ты взял? - всплеснула руками Динка.
- Ну, где? Все там же... Я, конечно, ничего не говорил. Это Степан Никанорович...
- Отец Андрея?
- Ну да. Он сам поставил вопрос обо мне. И про маму спросил, какие от нее вести. Ну, я сказал: так и так, вестей нет, беспокоимся... А Боженко и говорит: 'Придется дать ему еще одно поручение. Пошлем его
