- Но это еще хуже... Молчи, молчи... Я не могу выйти замуж... Я ненавижу свадьбы...
Динка вдруг опомнилась и, словно человек, увидевший себя на краю пропасти, медленно попятилась назад.
- Прости меня, - сказала она тихим, упавшим голосом. - Я сказала тебе неправду...
Они молча смотрели в глаза друг другу. Щеки Хохолка побледнели, в темном настороженном взгляде появилось предчувствие беды.
- Прости меня, - повторила Динка.
- Друг обманувший - хуже недруга. Это твои слова... Ты сказала мне их однажды, когда я хотел что-то скрыть от тебя, и с тех пор мы никогда не лгали друг другу, - сказал Хохолок.
- Да, мы не лгали. И я скажу правду. Но я только недавно поняла ее сама... - Динка закрыла глаза и крепко сжала руки. - Я не могу любить тебя, Хохолок, потому что я люблю... Леню... Это не сейчас, это уже давно, только тогда мы были детьми...
- Довольно, я по-нял... Я ни-когда не думал об этом раньше. Но я все понял... И я сей-час уй-ду. - быстро прервал ее Хохолок. Он старался говорить спокойно, но сильно заикался.
- Ты уйдешь насовсем? - испуганно спросила Динка.
- Не знаю. Я уйду. Но если тебе будет что-нибудь нужно, ты пришлешь мне 'Емшан'... И где бы я ни был... - Он поднял свой велосипед и не оглядываясь пошел к дороге.
Динка закрыла лицо руками и, бросившись ничком в траву, громко и жалобно заплакала.
Хохолок положил на землю велосипед и вернулся.
- Не плачь, - сказал он, поднимая Динку, - Ты ни в чем не виновата... И он тоже не виноват... Мы не можем любить тебя вдвоем.
- Но ты уйдешь, и я никогда, никогда уже не увижу тебя, - рыдала Динка.
- Не плачь. Ты будешь знать, что я люблю тебя...
- Нет, нет... Ты разлюбишь меня, ты найдешь другую Динку...
- На свете нет второй Динки, и я никогда не полюблю другую... Не плачь, я не могу уйти, когда ты плачешь... - с болью сказал Хохолок. - Отпусти же меня. Я должен скорей уйти...
Динка бросилась к нему на шею.
- Прощай, прощай, Хохолок... - повторяла она, захлебываясь слезами. - Я знаю, ты уходишь надолго, надолго, насовсем...
Когда под колесами велосипеда заклубилась пыль, Динка уже не плакала. Она стояла у дороги и не отрывая глаз смотрела на черную точку, то исчезающую вдали, то снова возникающую на зеленых пригорках. Динка знала - это уходил из ее жизни еще один счастливый кусочек беззаботной ранней юности, это уходил ее друг, ее любимый товарищ, беззаветно преданный ей Хохолок.
* * *
Динка прошла по ореховой аллее, посидела на пруду и вернулась домой. В саду было тихо и пусто, двери на террасу открыты настежь. Ни Мышки, ни Лени не было, не было даже собак, они теперь часто убегали к Марьяне подъедать остатки от вкусного пойла, которым Марьяна откармливала своего кабанчика. Мышка еще утром уехала в госпиталь, предупредив, что будет ночевать в городе, а Леня ушел... Динка не знала, куда ушел Леня, но в эти короткие часы сердце ее повзрослело, она понимала, что у Лени тоже нехорошо на душе, потому что любовь - это не только чудо, которое приносит людям безграничное счастье, любовь бывает жестока. И если даже шалаш ее построен на необитаемом острове, то жизнь врывается и туда, диктуя свои законы, а жизнь - это суровый учитель, она не делает скидки на юность... Сегодня за ее первый урок Динка заплатила дорогой ценой, но как бы могла она поступить иначе? Не сказать правды Хохолку, по-прежнему радоваться его приездам, обманывать его любовь, его надежды и, как в игре 'третий лишний', ставить ему в своей жизни эту унизительную роль?.. За что же? За преданность и верность, за бескорыстную дружбу и любовь... Нет, нет! Друг обманувший - хуже недруга... У любви есть свой неписаный закон, это закон чести и совести. Динка не пошла против него, но сердце ее было истерзано, радость померкла, и даже ее дом казался ей пустым и разоренным. Она стояла на дорожке опустив руки, строгая и печальная. Ждала Леню...
Глава сороковая
КОШЕЛЕК ПОТЕРЯННЫЙ - ЗАБЫВАЕТСЯ, СИЛЫ ПОТЕРЯННЫЕ - ВОЗВРАЩАЮТСЯ, ДРУГ ПОТЕРЯННЫЙ - НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ И НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ...
Лени не было долго, долго... Заслышав плач Динки и не смея вмешаться в ее объяснение с Андреем, он сбежал на луг, перепрыгнул через бурливый ручей и, шагая вдоль чужого убранного поля, свернул в глухую, заросшую колючим кустарником чащу. Он шел без тропинок, без дорог и всюду слышался ему жалобный, захлебывающийся плач Динки. Этот плач гнал его все дальше и дальше от хутора, но иногда он круто останавливался, в бессильной ярости сжимая кулаки.
- Я вышвырну этого негодяя! Я выгоню его, если это он довел ее до слез! в бешенстве повторял он, забывая, что Андрей скорее даст себе отрубить голову, чем обидит Динку.
В лесу Леня оглянулся, прислушался. Над головой его спускались черные гроздья черемухи, над ними хлопотливо гудели пчелы.
'Ты самый счастливый из нас троих...' - с горечью вспомнил Леня слова Динки. Да, еще вчера он был счастлив, они были счастливы оба, но вмешался третий человек. И, может быть, сейчас, только сейчас, прощаясь с этим третьим. Макака вдруг поняла, кто ей дороже... Иначе почему бы она так плакала...
Леня хватался за голову, ревность и злоба возвращали его в те далекие годы, когда он был диким волжским мальчишкой, брошенным сиротой, Ленькой. Буря, поднимавшаяся в его душе, начисто сметала все, что с таким трудом было достигнуто в теплой семье Арсеньевых, в семье, которая давно уже считала его сыном и братом. Неблагодарный, он проклинал теперь день и час, когда пришел в этот дом. Ему нужна была одна Макака, он пришел ради нее... Ради нее, ради нее он забивал себе голову учебой, он старался стать человеком, равным ей, чтобы иметь право на ее любовь, и вот теперь, когда все достигнуто, он может потерять ее, и это будет уже навсегда. Ему вспоминался Утес и Волга... Широкая, бескрайняя Волга... Нет, он не должен был соглашаться на эту новую семью, он должен был украсть, увезти свою Макаку... Волга не выдала бы их, они носились бы по ее волнам, счастливые и свободные... А теперь, теперь она сама не пойдет за ним, она любит другого, она плачет, прощаясь с ним, как никогда не плакала раньше...
Леня бросился ничком в траву. Перед глазами его вдруг встало лицо Марины...
- Я говорил тебе, мама, что она уйдет к Хохолку! - в отчаянии крикнул он и словно откуда-то издалека услышал строгий и нежный голос своей названой матери. Голос, которому он привык повиноваться в свои мальчишеские годы...
Мать... Она была ему настоящей матерью, он так любил ее, так верил каждому ее слову... Она была ему другом. И как же посмел он сейчас... Леня закрыл руками лицо и затих. 'Во всяком положении человек должен оставаться человеком', - часто говорила Марина. Что бы она сказала сейчас, если бы прочитала его мысли? Если б видела его здесь, в лесу?
Леня любил Марину крепкой сыновней любовью. Он и пришел в ее дом как старший сын, как первый помощник и советчик во всех ее трудных делах. Он, как мог, заботился о своей названой матери, оберегая ее покой, брал на свои мальчишеские плечи трудные хлопоты по хозяйству и неустанно внушал сестрам, что мать очень устает, мать нужно беречь... Благодаря Марине Леня никогда не чувствовал себя чужим в этой семье... Но, несмотря ни на что, он очень редко называл Марину мамой. Это дорогое ему слово легко произносилось в разговоре с сестрами: мама сказала, мама хочет... Он свободно называл ее своей матерью в кругу товарищей, но, разговаривая с ней, как-то невольно избегал называть ее как бы то ни было. Марина видела это и грустно думала: 'Может быть, ему дорога память о той, умершей матери, которую он смутно помнил в раннем детстве...'
Так прошли долгие и трудные годы. Из уличного мальчика вырос светловолосый юноша с темными бровями, тонкой цепочкой стягивающими переносье, с серыми спокойными глазами, глядевшими на приемную мать с гордостью и обожанием.
И однажды настал этот счастливый день, когда неожиданно для себя Леня свободно н радостно назвал ее мамой. Марина навсегда запомнила этот день. Шли выпускные экзамены. Марина сидела на крылечке и с нетерпением ждала сына. Сестры тоже волновались. Динка без толку бегала по хутору, приставала к Мышке.
Леня еще издали увидел мать и, размахивая фуражкой, перепрыгивая через кусты и грядки, напрямки бросился к ней. Марина поднялась к нему навстречу.
'Мама! - сказал он, задыхаясь. - Это тебе, мама!' И положил на ее ладонь маленькую золотую медаль.
