участке, прячутся основательно, надолго, что бы их было труднее найти.
От неожиданной радости дядя Жора всхлипнул и на цыпочках удалился на кухню. Дядя Вася, как человек, достаточно искушенный в житейских передрягах, остался в комнате, чтобы проследить дальнейший ход событий.
– А кому водить? – живо заинтересовался Вовка.
– Сейчас сосчитаем, – сказал Женя. – «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе водить!»
– Жуткая история! – вздохнул дядя Вася. – И резать и бить…
– Правильно, – подхватил Вовка, на которого выпал жребий. – Давай другую считалочку.
– Пожалуйста, – согласился Женя. – «Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак, сунул грека в реку руку, рак за руку грека цап!»
Рак цапнул Аллу.
– Это, по-моему, еще страшнее. Там хоть только угроза была, а здесь прямое нападение! – прокомментировал дядя Вася.
И Алла, воспользовавшись его замечанием, предложила считать снова.
Водить пришлось Лене. Такой выбор всех удовлетворил, и особенно самого Женю: он знал, что Лена медлительна, неповоротлива, к тому же по дороге обязательно уткнется в какую-нибудь книгу, а значит, взрослым обеспечена передышка как минимум часа на полтора.
Лена честно зажмурилась и отвернулась к стене. Дети врассыпную кинулись с крыльца. Коза, поддавшись общему ажиотажу, выскочила за ограду.
Женя обменялся с растроганным дядей Васей крепким рукопожатием и выбежал последним. Убедившись, что все ребята скрылись за кустами, он трусцой направился к погребу. Как и предполагалось, замка на двери не было. Мальчик хотел тихо отсидеться за ящиками, но не успел он затворить за собой дверцу, как в тусклом свете мигнувшей лампочки увидел Аллу. Алла устроилась на бочке с капустой. И как она умудрилась сюда забраться?
Снаружи послышался подозрительный шорох. Кто-то осторожно крался к погребу. Неужели Лена так быстро их обнаружила? Оставался один выход: немедленно ввязаться еще в какую-нибудь историю. Мальчик нажал на первую попавшуюся кнопку. Люк со скрежетом приоткрылся…
– Сейчас увидим кино? – ничуть не удивившись, спросила Алла.
– Да, примерно. Потом объясню. Путешествие в глубь веков.
– Вот здорово! К обеду вернемся?
– Непременно. Едем во французскую революцию?
– Зачем? Нам этого не задавали.
– Как хочешь. Впрочем, уже поздно. Боюсь, загремим мы с тобой куда-нибудь в феодальную эпоху.
Из толпы роскошно одетых рыцарей отделился человек в длинной домотканой рубахе и, оставляя на мокром снегу следы босых ног, двинулся к замку. Приблизившись к воротам, человек встал на колени и смиренно склонил голову. С высоких стен замка на каявшегося грешника сыпалась снежная пыль. Рыцари ежились под порывами холодного, сырого ветра и кутались в плащи, отороченные мехом.
С верхней площадки сторожевой башни эту картину наблюдали пожилой стражник и двое юных слуг – мальчик и девочка. Девочка недоуменно вертела головой, мальчик сосредоточенно морщил лоб. Пожилой солдат стукнул алебардой об пол и злорадно заметил:
– Третий день у ворот топчется. Теперь будет знать, как обижать нашего папу!
– Это блудный сын пришел к отцу? – робко спросила девочка.
Мальчик за спиной стражника покрутил пальцем у виска и скорчил гримасу: «Не знаешь, так помалкивай!»
– Все короли – дети святейшего папы, – степенно ответил стражник. – А этот, Генрих Четвертый, всем известный профурсет…
– А что такое «профурсет»? – полюбопытствовала девочка.
– Франкское модное словечко, – охотно пояснил солдат. – Означает: несерьезный человек, шалопай, еретик, в общем, редиска.
Девочка, не обращая внимания на испепеляющие взгляды мальчика, звонко рассмеялась, но в это время ворота начали, медленно открываться, а с нижнего этажа послышался властный женский голос:
– Слуги! В главном зале замка!
– Хозяйка вас зовет! – встрепенулся стражник. – Графиня Тосканская.
…Когда мальчик и девочка появились в зале, там уже было полно народу: монахи, придворные, нарядные дамы, слуги. – На возвышении в кресле сидел желчный, нервный человек в папской тиаре. За креслом выстроились епископы в фиолетовых сутанах. Высокая женщина в белом платье, стоявшая особняком у входа в зал, покосилась на опоздавших и сделала строгое лицо, но тут взоры присутствующих устремились на дверь – король Генрих IV показался из темноты коридора.
Он полз на коленях по зеркально блестевшему полу, в котором отражалось яркое пламя свечей. По рядам придворных про несся шумок, но папа поднял руку, и воцарилась тишина.
Король проворно прополз через весь зал, поцеловал папе туфлю, потом откашлялся и глухо заговорил:
– О святой отец! Зачем ты унижаешь меня? Третий день я прихожу к тебе за прощением! Я простудился, подхватил насморк. Ужели этого тебе недостаточно? Мои вассалы восстали против меня. В Германии смута. Поколебались основы божественной власти кесаря…
– В мире одна власть – власть всемогущего бога! – сурово прервал его папа.
– Григорий Седьмой! – сдержанно возразил король. – Я прибыл в Каноссу мириться, а не спорить. В «Писании» сказано: богу богово, а кесарю кесарево.
– «В «Писании», в «Писании»!.. – проворчал папа. – А сам, небось, читать не умеешь.
Девочка прошептала на ухо мальчику:
– Мне так нравится мое платьице! Настоящее макси, как у взрослых! Только слишком широкое. Таких сейчас не носят.
Мальчик скорчил совершенно зверскую гримасу:
– Именно сейчас носят. И вообще не мешай, лучше послушай! Важнейшее историческое событие.
– А чего тут важнейшего?
– Протри глаза! Это же знаменитое свидание в Каноссе: Генрих Четвертый вымаливает прощение у папы Григория Седьмого!
– Да, да, помню… А зачем? Каноссу мы уже проходили. Я даже четверку получила.
– А сейчас получишь по шее, если не за молчишь!
Придворные начали на них оборачиваться. Дети замолкли. Тем временем в центре зала папа и король заканчивали переговоры.
– Признаю, – покорно повторял Генрих IV, – что в моих владениях епископы назначаются вашей волей, святейший отец.
Папа удовлетворенно хмыкнул и осенил кающегося грешника крестом (при этом Григорий VII как бы случайно заехал серебряным крестом королю по уху).
– Дарю тебе свое прощение и обязываю твоих подданных хранить верность королевской
