Она отворачивается и раздосадованно трясет головой.
Мерриган тяжело вздыхает. Наклоняется к ней.
— Хорошо, — произносит он. — Давай на секунду предположим, что он и в самом деле виновен. Что все такие предположения — правда. Ты хоть понимаешь тогда, с каким опасным типом мы имеем дело? Понимаешь, как ты его уже достала? Кто сможет защитить тебя от такого?
— Никто.
— То-то и оно. Я не смогу. Полиция не сможет. По объективным причинам. Тебе придется разбираться самой.
— Я и так сама все время разбираюсь.
Мерриган откидывается на спинку стула и пожимает плечами:
— Прислушайся ко мне. Нортон получил по полной, причем по самому больному месту. Удовлетворись этим.
— Не могу. Это ничто по сравнению с уроном, который он причинил. — Она вздыхает. — Он уничтожил человеческие жизни. Я не говорю уже об остальных… один Марк Гриффин чего стоит: он сам даже дышать, блин, не может — подключен к аппарату! — Она останавливается. — И если честно, я не знаю, как там было и почему. Не знаю подноготной той истории, но Пэдди Нортон там явно наследил. Его почерк. — Она снова задумывается. — Жаль, я не спросила, когда была возможность.
Мерриган пристально смотрит на нее.
— Ладно, Джина, произносит он. — Вижу, что это превращается в навязчивую идею. Вижу также, что это может разрушить твою жизнь. — Он приостанавливается. — Поэтому прошу тебя и, как офицер полиции, приказываю: перестань. Не приближайся к Пэдди Нортону и не пытайся с ним связаться. Договорились? Как друг Ноэля, я чувствую, что должен сказать тебе это… ради него.
Первое поползновение Джины — возразить. Но какой смысл? Ровным счетом никакого. Она знает все доводы. И не хочет их слышать. От него. А тем более от самой себя.
Ведь это ничего не изменит.
Мерриган наблюдает за ней.
— Договорились? — повторяет он.
После недолгой паузы она кивает.
— Ну ладно. — Она как будто возвращается к жизни и улыбается. Впервые за долгое время. — Так вы целых двадцать лет дружили с Ноэлем?
— Да.
Ее улыбка производит поразительный эффект. Джина даже начинает слегка переживать за старшего инспектора. Мерриган принимается шуршать, ерзать, только что не извивается.
Она снова улыбается — не может удержаться.
Она как будто пускает по нему слабенькие электрические разряды.
— Да, — повторяет он и энергично кивает, — целых двадцать лет.
— Тогда, — просит Джина, — поговорите со мной о Ноэле.
Нортон поворачивает направо с Эглинтон-роуд на Дюал-Керриджвей. Он уже довольно долго катается, час или два, и останавливаться не собирается. Домой он тоже не собирается, как и в любое другое место. Хотя устал и чувствует себя нехорошо.
С утра он поехал в офис, но продержался там всего двадцать минут. Потом отключил мобильный. После разговора с Болджером. В любом случае ему звонило слишком много неприятного народа: Даниэль Лазар, Ив Баладур, Рэй Салливан, некто из министерства окружающей среды, банкиры, инвесторы, журналисты… Мириам…
Он проезжает студию Ар-ти-и в Монтроузе.
Эти уроды, начиная с пятницы, в каждом выпуске гоняют один и тот же ролик. В нем он поднимается по ступенькам клиники Фейрли. Снято несколько месяцев назад. Он перемахивает сразу через две ступеньки, причем бесчисленное количество раз. Ролик стал уже анекдотичным. Один умник заметил сегодня по радио, что после такой зарядки мистер Нортон должен хоть немного похудеть.
Какое унижение!
Коробка и рваная упаковка — вот и все, что осталось от налпрокса. Он закидывался таблетками без счета все выходные, поэтому скоро придется озадачиться повторным рецептом.
Нортон включает компакт-диск.
Режущие слух, нестройные духовые и помешавшиеся струнные. Переключает на следующий трек. Этот вроде бы помягче: кларнет. Но через минуту все равно выключает.
Он без конца прокручивает события пятницы.
Он просто не подготовился, не думал, что такое возможно.
Не ожидал от нее такого коварства. Хитрая сучара! Он останавливается на светофоре и лезет в бардачок. Если бы в пятницу этот гребаный пистолет был с ним, он бы им воспользовался. А уж потом разбирался бы с последствиями.
Но нет же. Он лежал в машине, собирал пыль.
Все равно хочется из него выстрелить. Он так и сделает, когда появится возможность.
Пусть только попробует хоть раз подойти к нему… Въезжая на дорожку, ведущую к дому, он вдруг на мгновение отлетает. Как следствие, уходит немножко влево; царапает крыло о железные ворота; заезжает на клумбу, выложенную камнями; давит крокусы. Довольно неуклюже выезжает с клумбы и паркуется перед домом.
Выходит из машины и делает глубокий вдох. Поднимает глаза к небу. Оно серо и облачно. Потом осматривает крыло, тихо матерится, качает головой. Собирается зайти в дом и замечает, что у ворот стоят двое.
У одного в руках камера.
— Пошли к черту! — кричит он и показывает им кулак.
Он не заметил их, когда въезжал.
Мириам встречает его у подножия лестницы. В последние три дня она прямо выдохлась, сохраняя хорошую мину при плохой игре. Но внутреннее противоборство усложняет ее задачу. Одной ее половине хочется быть благосклонной и поддерживать мужа. А второй, похоже, хочется оскорблять и унижать его.
В итоге максимум, на что она способна, — быть натянуто беспристрастной: жесткой и невыразительной. Никаких цыплячьих нежностей.
— Где ты был?
— Нигде. Катался.
— Ясно. Почему не подходил к телефону?
— Не хотел.
— А сообщения прослушивал?
— Господи, Мириам… Он проходит в гостиную к бару и наливает большую порцию «Бушмилза».
Потом стоит, смотрит в никуда, пьет. Стоит к двери спиной, поэтому не знает, там Мириам или нет.
Но ей не обязательно говорить. Ее голос у него в мозгу.
Виски? Боже правый, Пэдди, ведь день на дворе.
