одеяло, рождественский сон.
Это был чудесный спокойный вечер.
Последний такой вечер в моей жизни.
Все началось с «Олимпии». Безупречный немецкий механизм, с сорок девятого года прослуживший трем поколениям нашей семьи без единого нарекания (профилактические смазки машинным маслом и замена износившихся лент не в счет), вдруг отказался работать. Так что с самого утра мне пришлось тащить этого пятнадцатикилограммового монстра в единственную чудом остававшуюся открытой мастерскую, где мне обещали его починить в ближайшие дни - избегая называть конкретные сроки. На ее поиски я убил добрую половину дня, а после прочих событий уже и речи не шло о том, чтобы отмечать Новый год с друзьями.
Зато за «Олимпию» я был спокоен. Хозяин мастерской, милый старичок в засаленном синем халате, был так обходителен и со мной, и с печатной машинкой, что на ум сразу приходило определение «техническая интеллигенция». Он ласково погладил клавиши, прислушался к мягкому стрекоту отъезжающей каретки, и я ждал уже, что он вот-вот достанет стетоскоп и скажет «Олимпии»: «Нуте-с, рассказывайте, что с вами приключилось».
Вместо этого он заверил меня, что ничего страшного с «малышкой» не произошло, но повозиться с ней все же придется, «И к тому же, сами понимаете, праздники…», поэтому раньше третьего числа звонить смысла не имеет. Запрошенная им цена была довольно внушительна, но спорить в моем положении было просто глупо: сдавать рукописный перевод я не мог, и потом, машинку все равно надо было чинить. Когда мы обо всем условились, он предложил мне светскую беседу - вроде той сигары, которую финансовые тузы непременно выкуривают в кино, чтобы скрепить достигнутые договоренности.
- Как трясло-то, а? У меня половина посуды с полок слетела… И штукатурка прямо пластами отваливалась. У соседа сверху инфаркт случился, не поверите, а ведь он моего возраста… Мне самому пришлось валидол глотать.
- У меня тоже после этого такой бедлам был, полдня убирался.
- Скажите, - спросил он вдруг, неловко улыбаясь. - А вы в конец света верите?
Я хотел было утвердительно кивнуть, но почему-то передумал и только неопределенно пожал плечами, выжидающе глядя на мастера.
- Читал я где-то в газете, будто какие-то индейцы предсказали… Инки, что ли? Или ацтеки? - он не поднимал на меня глаз, перебирая эти заведомо неверные ответы, словно подталкивая меня к тому, чтобы я поправил его.
- Ничего такого не слышал, - покачал головой я. - А потом, знаете, в газетах каждый год про конец света пишут. К двухтысячному, помните, сколько было заметок? Ничего, держимся, - я осторожно улыбнулся.
- Майя! Вот кто это был. Майя! Неужели и вправду ничего не слыхали? - он наконец поднял взгляд и вперился в меня так пронзительно, что мне стало зябко.
- Ей-богу, от вас впервые слышу. С наступающим вас! Я побегу, у меня еще дел много, детям подарки купить надо, - уже через плечо врал я, поднимаясь по лестнице из подвальчика, где размещалась мастерская.
- Майя, точно майя, - хлопнувшая железная дверь оборвала его бормотание, и я с облегчением вздохнул.
Дорога домой предстояла неблизкая, и прежде чем спуститься в подземку, я подошел к стенду с газетами. Почти все издания пестрели фотографиями из Ирана или снимками раненых, сделанными в московских больницах, причем большинство из них были цветными, отчего весь стенд напоминал огромный тропический цветок - из тех, что источают запах гниющего мяса, чтобы привлечь мух. И ровно в центре этого макабрического бутона красовалась «Независимая газета» с пришпиленным сверху сборником кроссвордов «От тещи».
Заголовок «Независимой», набранный огромными буквами, было невозможно проглядеть: «МАЙЯ ВСЕГДА НАБЛЮДАЮТ ЗА НАМИ».
Гам толпы стих, заглушённый грохотом биения моего сердца. Я прислонился спиной к столбу и умоляюще посмотрел на небо, но сегодня его заволокли плотные лохматые облака, через которые сверху меня не было видно. Когда я набрался духу и снова взглянул на прилавок, зловещая газета все еще покоилась на своем месте.
Решившись, я подошел к продавцу и попросил «Независимую». Он посмотрел на меня немного удивленно - хотя, быть может, мне это только показалось, - и, повинуясь мгновенной вспышке стьща, как подросток, в первый раз покупающий презерватив, я заодно набрал множество других изданий, надеясь, что единственно нужное мне потонет среди них, а не будет, вызывая усмешки, маячить на самом видном месте.
Раскрыл я ее, только усевшись поудобнее на изрезанном дерматиновом диване в вагоне и удостоверившись, что никто из моих соседей не проявляет ко мне чрезмерного любопытства.
До чего же я сделался смешон и жалок, изгрызенный, словно секвойя жучком- древоточцем, своей индейской шизофренией! Статья называлась «Майя Плисецкая и КГБ: Я знала, что они всегда наблюдают за нами».
Верстка была сделана так, что злополучный сборник кроссвордов скрывал половину заголовка и фото великой балерины. На всякий случай я тщательно изучил каждое предложение: о пирамидах, жрецах и конкистадорах там, разумеется, не было ни слова. Просто отрывок готовящихся к публикации воспоминаний Плисецкой, посвященный ее отношениям с Родионом Щедриным и госбезопасностью в тот период, когда звездная пара только начала выезжать на зарубежные гастроли.
Успокоенный и одновременно разочарованный, я принялся перелистывать остальные газеты. Среди бесчисленных репортажей с мест землетрясений из России, Европы и с Ближнего Востока, обескураженных комментариев сейсмологов, печатных гипнотических сеансов министров и мэров, пытающихся успокоить население, и актуальных толкований катренов Нострадамуса, я наткнулся на пару заметок, авторы которых словно свалились с Марса и вовсе не были встревожены последними событиями.
Первый посвятил целый разворот в «Коммерсанте» проекту грандиозного монумента, одобренного на днях московским правительством. Трехсотметровый бронзовый самолет «Ла- 5» времен Великой Отечественной было решено установить на смотровой площадке на Воробьевых горах в память о летчиках-героях, оборонявших столицу от фашистских коршунов в ходе битвы под Москвой. Фашистские коршуны даже не были заключены в кавычки, что заставило меня поморгать и перечитать фразу заново. Уникальная конструкция памятника, предложенная ведущим британским скульптором, была такова, что бронзовый истребитель мог почти целиком парить над спокойно спящим городом. В статье отдельно подчеркивалось, что в тени его гигантских крыльев оказывалась площадь в несколько квадратных километров, а в фюзеляже предусматривался просторный выставочный зал и даже несколько аудиторий для студентов МГУ, где им будут читаться лекции по истории Второй Мировой. Воздвигнуть монумент планировалось в течение одного года, и необходимые средства уже были собраны среди патриотически настроенных представителей крупного бизнеса.
