Не уверен, что это помогло бы мне удержаться на краю пропасти, хотя сберечь пару волос, поседевших за ту ночь, я бы, наверное, смог.
Нарядить елку! Забравшись на шатающийся стул, я извлек с антресолей запылившуюся картонную коробку с игрушками, осторожно протер темно-синие и вишневые стеклянные шары, обдул присыпанные шершавым снегом шишки, проверил гирлянды. Как обычно, пришлось порядком повозиться с крестовиной, но я был только этому рад. По радио передавали что-то из современной эстрады, но я, вместо того, чтобы поморщиться и переключить на другую волну, распевал под фонограмму вместе с безголосой силиконовой блондинкой с собачьей кличкой. Десяток кое-как приставленных друг к другу корявых слов о земной любви я выводил под немудрящий звонкий мотивчик со старательностью буддистского монаха, повторяющего заветные мантры, перебирая по кругу уже натертые до блеска игрушки, как четки, и постепенно успокаивался, успокаивался…
Впервые за последние годы я искренне пожалел, что у меня нет телевизора. По той же причине, по которой я всегда отказывался его приобретать: из-за способности этого прибора успешно замещать собой человеческое сознание, подменяя критическое мышление аналитическими программами, предлагая вместо собственных эмоций - глянцевое счастье и неубедительно переозвученные истерики героев мыльных опер, затыкая любопытство новостями. Сейчас я хотел вслед за всей страной замкнуть свой разум на это устройство. И пусть чьи-то напичканные скрытой рекламой фантазии заглушат мое собственное распалившееся воображение, как радиовышки КГБ СССР уверенно глушили надрывавшиеся из-за рубежа голоса капиталистических стран. Я хотел, чтобы в моей голове включили блаженную тишину и пустоту. Чтобы выключили проклятый страх и сосущее одиночество.
Водрузив на верхушку красную звезду, я еще раз проверил дверь, сделал радио погромче и принялся кромсать овощи для новогоднего салата. Однако благостные новости о том, что Дед Мороз из Великого Устюга уже подъезжает на своих санях к Москве, прерывались экстренными выпусками о подводных толчках невероятной разрушительной силы у побережья Тайваня. Несколько прибрежных городов оказались под ударом цунами, а почти весь материковый Китай остался без Интернета - землетрясение повредило проложенные по дну океана кабели.
На третьей такой сводке за полтора часа я дрогнул, хотя до тех пор при помощи гирлянд, стеклянных шаров и безмозглых песенок мне удавалось держать мысли о событиях сегодняшнего дня закупоренными в одном из темных подвалов памяти. Но они скреблись все громче, все настырнее, требуя обратить на себя внимание, обещая вознаградить меня за это, обещая открыть глаза, поведать секреты…
Я мог сколько угодно затыкать уши, зажмуривать глаза и, как трехлетний ребенок, кричать: «Я ничего не вижу! Я ничего не слышу!» Кошмар продолжался независимо оттого, соглашался ли я принимать в нем участие и правильно ли понимал отведенную мне роль. Сухая пыльная земля Ирана уже напиталась кровью, но она могла выпить и еще. Океан, за несколько минут слизнувший сотни тайваньских небоскребов и утащивший за собой, словно гальку во время отлива, десятки тысяч человеческих жизней, только пробуждался после сна длиной в геологический период. Пришедшие в движение тектонические плиты, эти шестерни в механизме Апокалипсиса, набирали ход, приводя в действие чудовищные жернова, перемалывающие в пыль целые города, страны и народы. Наступал ли конец света или же только конец очередной эпохи в истории планеты, человек вряд ли был готов к нему больше, чем в свое время динозавры. Предчувствие близящегося краха мира витало в воздухе и сквозило в истерических газетных заголовках. Снежное покрывало, укутавшее Москву под Новый год, казалось мне белым погребальным саваном, и даже всеобщее праздничное настроение, старательно создаваемое у граждан властями и менеджерами по продажам, если приглядеться, было чрезмерным, натужным. Стоило ли мне и дальше пировать за общим столом, если, в отличие от остальных, я был трезв и отчетливо видел у них на теле чумные бубоны?
Четыре всадника не явились в назначенный час, и вместо последней битвы Добра и Зла увлеченные постмодернизмом боги решили сделать крушение мира бессмысленным и безликим. Последний суд, заседание которого бесконечно переносили под разными предлогами, кажется, был и вовсе отменен, и покоящиеся на Масличной горе - самом дорогом кладбище мира - зря занимали первые места в партере. Не будет трубы архангела, не будет процесса, не будет оправданных и осужденных, не будет воскрешенных, и ни Эдема, ни Преисподней; и всех ждет лишь одинаковое развоплощение.
Лукавили, лукавили библейские пророки. Опростоволосились поверившие им бородатые мусульманские мудрецы, сели в лужу христианские богословы. Все произойдет очень буднично.
Просто судороги, в которых мучается Земля, будут становиться все более страшными, пока очередной катаклизм не окажется достаточно мощным, чтобы повергнуть в океанскую пучину крошащиеся под ногами обезумевших от страха людей континенты.
Играющие в песке на морском побережье дети могут сколько угодно укреплять свои замки, рыть водоотводные каналы и притаскивать булыжники, чтобы выстроить защитные стены. Все эти инженерные ухищрения - до первого прилива, который смоет их равнодушно, как смывает тайваньские небоскребы. Человек - вошь перед первозданной мощью океана, и американские города растворятся в соленой воде точно так же, как города японские, немецкие или российские. И бессильно разведет руками всемогущий Сергей Кочубеевич Шайбу, второй после Господа.
Надломятся и сползут в бездну близнецы Петронас в Куала-Лумпуре, лопнут усталые фермы Эйфелевой башни, обратятся в мраморную крошку и сгинут пережившие сотни поколений дворцы и храмы вечного Рима, под сомкнувшимися волнами блеснет на прощание, как брошенная на память золотая монета, купол мечети Аль-Акса, расколется сокрытый под ней Краеугольный камень, и вместе с белыми клочками иудейских записок к Иегове водные вихри невиданной силы закружат титанические глыбы Стены плача.
Пусть пока мало кто в это верит, но с каждым новым землетрясением, цунами, извержением догадывающихся будет становиться все больше. Не знаю, останется ли у них время, чтобы осознать все и покаяться, хоть в покаянии и не будет никакого смысла, чтобы потешить себя надеждами, отчаяться и, наконец, отрешиться. Или же все случится настолько стремительно, что большинство успеет только испугаться.
Пусть о грядущем конце пока молчат и муэдзины, приглядывающие за своей беспокойной паствой со сторожевых вышек минаретов, и затуманивающие рацио дымом кадил православные попы. Пусть католические священники не умножили еще свои обороты, задирая цену на индульгенцию желающему причаститься человечеству. Хватит времени - будут и лжепророки с сектантами, и чудесные планы спасения с последующим разоблачением, и оргии, и исступленные мольбы, и массовые самоубийства тех, кто спешит и не хочет дождаться. Хотя лично я предпочитаю гильотину дыбе и надеюсь - ради нашего общего блага, - что гибель цивилизации будет мгновенной.
И вправду, что чувствовал Ной, глядя за борт? О чем думал Лот, уходя из пожираемого адским пламенем Содома, не смея обернуться назад? Какая буря будет бушевать в голове последнего тибетского монаха, с кажущейся безмятежностью взирающего на руины Вселенной из деревушки в погружающихся на дно Гималаях, так и не ставших новым Араратом? Что буду ощущать я?
