невзначай, плохо отполированный рог пронзит мне кишки, ты уже будешь знать, что в таком случае делать...
Л
Чего это они маринуют меня, как иммигранта в смотровом кабинете? Или же с Маризой действительно что-то серьезное? Может, мы все чего-то недопоняли? Явились два ординатора и три медсестры и стали задавать дурацкие вопросы:
—You are sure she is here? (Вы уверены, что она именно здесь?)
—Where id the accident occur? (Где произошел несчастный случай?)
—What was the name of ambulance? (Какая машина «скорой помощи» прибыла на место?)
—You say: Marise Doucet or Marise Galarneau? Wait here, we will check again but I can’t seem to find a file… (Вы говорите: Мариза Дусе или Мариза Галарно? Подождите пока, мы еще раз проверим, но я что-то не вижу ее карточки...)
А может, ее уже и в живых-то нет? Ну да: за ней уже приехала машина из морга, ведь в таких чистых местах не положено долго держать трупы. Медсестры за стойкой продолжают хихикать, наверное, обсуждают женихов. И грызут кубики сахара. Или это ЛСД, его нынче принимают все, кому охота увидеть мир в красках.
—Do you wish a coffee? (Может, быть чашку кофе?)
В общем-то они доброжелательные и заботятся обо мне, как о раненом. Черный кофе, белый зал, солнце уже поднялось, весь день будет жарко и влажно. У самой молоденькой из этой троицы хорошая фигура. Она строит мне глазки, я ей тоже улыбаюсь в ответ. Мы могли бы уйти вместе, улицы расплавились и потекли, но я-то умею грести. Lily cup[56]. Здесь такие же чашки, как в моей закусочной. Те же самые.
Возвращается ординатор. В руках у него история болезни, здоровенное кольцо украшает палец. Он делает мне знак:
—Well, yes, Marise Galarneau. She had nothing. Nothing at all. She left with Mr. Galarneau around two o’clock this morning. (Так, вот она, Мариза Галарно. Она в порядке. В полном порядке. Она уехала с господином Галарно сегодня около двух часов ночи.)
-Но господин Галарно — это я, она же не могла...
-She phoned him from the desk, right here. He came and brought her back in his car. (Она позвонила ему из приемного покоя. Он приехал и забрал ее на машине.)
—What car? Какая машина?
—I don’t know. (Понятия не имею.)
Я
Жак живет на двенадцатом этаже многоквартирного дома, который, если смотреть с горы, возвышается над всем городом. Перед лифтом — шикарный холл с гигантскими папоротниками. Это дом, в котором живут сценаристы, комментаторы, манекенщицы, короче — люди искусства. Для них большое значение имеет фасад. Одетый в ливрею портье указывает мне на задний вход, с которого подвозят товар и осуществляют доставку. В своем белом холщовом костюме я мало похож на гостя и уж никак не тяну на брата одного из жильцов. Мне совсем неохота вступать с ним в разговоры, я вижу, как он напрягается, но ему никогда не узнать, из-за чего у меня плохое настроение. Я поднимаюсь наверх. Двери лифта бесшумны, как монашки в монастыре. Коридор едва освещен, я звоню, слышится какая-то возня.
—Франсуа!
—Не беспокойтесь, мне только нужно было своими глазами увидеть.
—А ты что, так не веришь?
—Я ничему не верю, Мариза. Что эта за история с аварией?
—Не знаю. Мне показалось, что я получила травму. Кажется, я потеряла сознание. Альфред настоял, чтобы я поехала в больницу.
—И для этого нужно было вызывать «скорую помощь»?..
—Впервые в жизни прокатилась на «скорой помощи».
—И в это же самое время получил травму какой-нибудь человек. Он, мучаясь от боли, должен был ждать своей очереди, и в итоге, может, умер по твоей вине.
—Откуда тебе известно? Мне такое и в голову не пришло.
—Вечно ты все драматизируешь, Франсуа.
—Если бы я драматизировал, Жак, ты бы первым пал жертвой семейной драмы. Пока. Пишите письма. Тебе же это нравится. Прощай, Мариза.
—Франсуа, ты что, уходишь?
—Ну да.
—Останься с нами поужинать!
—Зачем?..
—Но почему не остаться? Ты же голоден, старик, у тебя усталый вид, ты небось всю ночь не спал.
—Ну, не спал. А вы?
—Но и остряк же ты! Если в твоей книжке...
—Не надо об этом. Тебя она больше не касается. О книжке я слышать больше не хочу. Это мое.
—Что ты собираешься делать?
—Пойду домой. Там во всем видна Маризина рука: обстановка, картинки на стенах. Надо все это снять. Я начну раздевать Маризу от стены до стены, до тех пор пока ничего от нее не останется, ни одной тарелочки из голубого фаянса с дурацкими голландскими пейзажами. Ты говорила, голубое — это красиво, это как небо в доме, это как жизнь... А еще я сегодня вечером сожгу на гальке кружевные занавеси. Я еще не знаю, что точно буду делать, повыбрасываю ковры. А потом пойду в бордель и отдам им твое фото. Пусть дадут рекламное объявление в газете.
—Франсуа, давай-ка кончай! Мариза...
—Не пройдет и трех недель, как Мариза тебе надоест. Ты парень скорый, образованный, да и вообще не любишь долго церемониться. Иди свари ей яйца всмятку, это то, что она ест на завтрак после бурной ночки. Но не давай ей ее любимого бекона, у нее от этого прыщи... Пока.
Мариза служила секретаршей в компании по страхованию автомобилей «Merril French Insurance»[57]. Там она печатала письма на дешевой бумаге и копии негласных соглашений, позволявших избежать нескончаемых судебных процессов. Она сожительствовала с заместителем управляющего Морисом Риендо, носила шерстяные юбки и нейлоновые кофточки и восседала в офисах, устланных коврами из позолоченных плетеных ниток, среди серых металлических канцелярских шкафов. Каждое утро ее ждал новый цветочек, розочка в медной вазочке, на левом углу письменного стола из тикового дерева. Чисто, культурно, по-городскому!
Она пришла ко мне, приняла мой образ жизни, я думаю, она меня сильно любила, но в итоге ковер «от стены до стены» оказался сильнее, как врожденная болезнь, которой нет сил
