Промолчал Баян.
– Знаешь, как меня учитель мой Гостомысл наставлял? – продолжил я. – Всегда надобно первый «Ах!» пережить. Потом решение принимать, чтобы все выгоды и потери возможные высчитать.
– Гостомысл? – Баян на меня наконец взглянул.
– Да, – кивнул я. – Человек Даждьбогов. А ты что? Знал его?
– Нет, – сказал Баян. – Но слышал о нем.
– Мудрый человек был. Жаль, что сгинул.
– Но ведь нельзя же булгар так отпускать! – снова он за свое принялся.
– А отпустить придется, – сказал я. – Разумно поступать нужно, а не лезть на рожон. Рожон-то вострый, можно и пораниться, а толку от этого не будет.
– Эх! – махнул подгудошник рукой. Встал и прочь пошел.
Три дня он потом со мной не разговаривал, обижался. Наконец не выдержал я. Сам первым заговорил.
– Злишься на меня? – спросил я подгудошника.
– Нет, – пожал он плечами.
– Так чего же тогда рожу воротишь?
– Не ворочу я, – отмахнуться он попытался.
– А коли не воротишь, то чего же ты так?
– А потому, – ответил он. – Если бы среди полонян был кто-то из близких твоих? Ты бы тоже их бросил?
– Мои близкие и так в полоне сидят, – сказал я ему. Но уже очень скоро мне пришлось убедиться в том, что прав был Баян. Что ради своих можно на невозможное решиться. Только я это потом понял, а пока уверен был, что все правильно сделал.
23 апреля 952 г.
Добрались мы ноне до Мурома.
Долго добирались. Утомительно. Слава Даждьбогу, что весна в этом году ранняя была. Накинулся Хорс-Солнышко на Мороза и враз его одолел. Вчера еще холодно было, так что зуб на зуб не попадал, а сегодня уже ручьи зазвенели.
И первый весенний дождь нас в земле вятичей застал. Раскисла земля, влагой напиталась. Я-то конный, а Баяну пехом невмоготу идти стало. Пудом на ногах его грязь повисла. Не сволочить. И встали мы – ни назад, ни вперед.
На радость нашу, деревенька поблизости оказалась.
Доплелись мы кое-как до околицы. Видим, мужик топориком машет. Ворота на тыне подправляет.
– Здраве буде, – крикнул я ему.
– И вам здоровья, – ответил мужик.
– Это что за весь? – спросил у него Баян.
– Девять Дубов, – отвечает крестьянин, а сам знай топориком тюкает.
– Живем, Добрый! – повеселел подгудошник. – Про это место я слыхивал, – и снова к работнику: – А не здесь ли хоробр знатный дядька Соловей проживает?
– Здесь, – кивнул мужик. – А ты ему и вправду племянником?
– Не, – улыбнулся Баян. – Я ему братан, – а потом добавил: – Старшой.
– Ой, насмешил, – подмигнул мужик пареньку. – Соловей же тебе в отцы годится…
– Это просто меня ведьма одна заколдовала, – не моргнув глазом, соврал подгудошник. – Вот с тех пор я назад расту. Еще чуть-чуть, и начну титьку сосать.
– Да ну?! – оторвался от своего дела огнищанин.
– Вот тебе и «да ну», – скривился Баян, точно заплакать собрался. – И некому меня пожалеть. И некому меня расколдовать, и скоро не в светлый Ирий, а обратно к мамке в пузо полезу…
– И что? – растерялся мужик.
Смотрю я на них и никак понять не могу: то ли огнищанин не хуже подгудошника придуряется, то ли сказкам Баяновым поверил?
– А то, – Баян и вправду слезу пустил. – Может меня расколдовать только муж праведный, с топором в руке. Только если меня в голую задницу поцелу-у-ует… Ты-то вон, небось, откажешься? – И вдруг рассмеялся громко.
– Ах, чтоб тебя… – изругался мужик.
Но ничего как будто. Не обиделся вроде. Даже вместе с нами погоготал. А потом говорит:
– Проходите в деревню. Во-о-он, видите, кумир Белеса Мудрого посередке стоит? – махнул он топорищем, путь нам указывая. – От него третий дом Соловьев. Он эту зиму с нами прожил. Потому, видать, и напастей в деревне не было. – И опять за работу принялся.
