– Это точно, – закивал он. – Никак не растут, заразы.
– Ничего, – сказал я и встал. – Еще вырастут.
– Продолжать будем? – вскочил он.
– Нет уж. Хватит, пожалуй. Дальше трогаться пора.
И вот наконец-то выбрались мы на притоптанную дорогу. Глядим – мужик-огнищанин возом правит. На возу бочки, за возом стригунок [82] бежит. А мужик вовсю глотку дерет. Песню дорожную поет. И так сикось-накось у него получается, что Баян скривился, точно сливу недозрелую разжевал.
– Никак мне такого не вытерпеть, – сказал и наперерез огнищанину бросился.
– Погоди, – остановить я его хотел. Не успел.
– Скажи, добрый человек, – с поклоном к огнищанину Баян обратился, – далеко ли до славного града Мурома?
Испугался было мужик. Песней поперхнулся. А кто бы на его месте не перетрусил? Едет он, никого не трогает, кобылу свою понукает, душу радует, а тут из бора на него наскакивают. Натянул огнищанин вожжи. Кобылка его чуть из хомута не выпрыгнула. Оглобли кверху задрались. Встал воз посреди дороги. А мужик кнут в руки, дескать, подходи, приголублю!
– Эй! – закричал ему подгудошник. – Ты кнут-то опусти. Стегаться вздумаешь, тогда пеняй на себя.
– Не подходи, лихоимец! Засеку! – в ответ ему мужик.
Тут и я из леса на Буланом выехал. Увидал он меня, кнут в сторону отбросил.
– А я чего? Я ничего вообще, – как-то сразу огнищанин сник.
– То-то же, – сказал Баян.
– Ты, случаем, не в Муром спешишь? – спросил я мужика.
– А то куда же, – закивал он. – А вы, случаем, не тати лесные?
– Мы люди вольные, – ответил Баян, – но делами злыми не промышляем.
– Ага, – кивнул мужик и переспросил громко: – Так вам в Муром надобно?
– Он что? С глушью, что ли? – пожал плечами мой сопутник.
– В Муром по этой дороге вам ехать. К вечеру тама будете, – прокричал мужик.
Потом повернулся к Баяну и головой замотал:
– Не, не глухой я. Просто слышу плоховато.
– Это заметно, – рассмеялся Баян. – Песню-то эвон как испохабил.
– Ась? – огнищанин сощурился, словно так ему лучше слышать было.
– Карась! – в тон ему ответил подгудошник. – Пошли-ка, Добрый, – сказал он. – Сдается мне, что он не только на ухо, но и на голову туговат.
Подхватил он Буланого под уздцы и вперед зашагал.
– Сам дурак! – крикнул нам вслед огнищанин. – Ишь распрыгались тут. Кузнечики.
Мы при этих словах чуть от смеха не лопнули.
– Неужто у них все тут такие? – посмотрел на меня Баян.
– Не приведи Даждьбоже, – сказал я ему.
Теперь понятно, почему говорят, что у муромов уши хлебные, – вздохнул разочарованно парень.
– А я-то думал…
– Не похож он на мурома, – успокоил я его. – По-нашему чисто говорит. И одежа на нем нашенская.
Богумировых потомков, сразу видать. Либо из северян он, либо из радимичей. Только что в этой земле радимичи делают?
Порядком мы уже отошли. Слышим, воз снова тронулся, колесами заскрипел.
– Может, вернемся, – предложил Баян, – да расспросим его?
Только вертаться мы не стали. Над дорогой опять полетела песня огнищанина, а это было для парня хуже ножа вострого.
– Добрый, – жалобно подгудошник на меня взглянул, – давай я к тебе снова за спину сяду. Да Буланого твоего поторопим, не то у меня не хуже этого, – кивнул он назад, – уши внутрь завернутся да хлебными станут.
– Садись, – пожалел я Баяна.
Не обманул тугоухий. Вскоре мы и впрямь увидели деревянные стены стольного града Муромской земли. По всему было видно, что совсем недавно здесь произошло побоище.
Посад раскурочен. Одни дома по бревнышкам раскатаны, другие и вовсе палом пожжены. Только печи сиротливо торчат. Разор и запустение. Да еще гарью все вокруг провоняло. Но сам град, видать, взять не смогли. Выдержали осаду крепкие стены.
– Уж не тот ли долговязый жердяй тут войной прошелся? – то ли меня, то ли самого себя спросил Баян.
