– Заголять да бегать, – ухмыльнулся огнищанин.
Помолчали мы. Я растерянно, а мужик задумчиво.
А пока молчали, стригунок к Баяну подошел. Мордочкой своей его в плечо ткнул. Губами мягкими щеки подгудошника коснулся.
– Ой, – втянул голову в плечи Баян, – щекотно.
Погладил он жеребенка рукой, а другой из сумы тряпицу достал. Развернул, а там корочка хлебная. Мы ее на черный день берегли.
– На-ка, – протянул ее стригунку. – Вкусный хлебушко.
Жеребенок пошамал губами по ладони, взял хлеб, зажевал.
– Смотри, Добрый, – подгудошник улыбнулся. – Нравится коньку хлебушек.
– А вы зачем сюда нагрянули? – подал голос огнищанин. – Дело у вас или прячетесь от кого?
– Человека я ищу, – сказал я. – Говорят, он в здешних местах обитает. Хотел в городе разузнать про него.
– Что за человек?
– Может, ты слышал…
– Откуда ему, – тихонько мне Баян шепнул. – Он же с глушью.
Одернул я подгудошника, а мужику сказал:
– Григорием его зовут. Пустынник он.
– А зачем он тебе? – спросил мужик.
– Ох и смешной ты. – Баян стригунку по шее похлопал. – Ну, иди. Иди к мамке. Слышишь фыркает, знать соскучилась по тебе.
И стригунок послушался. Он повернулся и, помахивая хвостом, пошел к возу.
Но там его вовсе не ждали. Со стороны казалось, что мой Буланый и кобылка огнищанина о чем-то беседуют на своем конском языке. Буланый качал своей большой головой, словно рассказывал о тех далеких землях, из которых он прибыл в этот забытый богами угол Мира. А кобыла переминалась с ноги на ногу и обмахивалась хвостом, будто внимательно слушала рассказ залетного красавца.
Жеребенок, было, сунулся ей мордой под брюхо, но та строго топнула ногой, дескать, не мешайся тут. Стригунок взбрыкнул, обиженно отошел в сторонку и принялся щипать молодую траву.
– А ты что? Знаешь про него? – ответил я огнищанину вопросом на вопрос.
– Может, и знаю. – Мужик переложил узел из правой руки в левую, размашисто перекрестился и хитро посмотрел на нас.
– Нет, – помотал головой Баян. – Не смотри. Не христиане мы.
– А зачем же вам Григорий? – удивился мужик.
– Надо, – ответил я. – Я ему весть передать должен, а потом слово сказать.
– Слышь, карась? – подгудошник подбоченился. – А тебя-то как зовут?
– Ась?
– Зовут тебя как?!
– Иоанном, – на этот раз мужик расслышал.
– Ох и имечком тебя родичи наградили, – рассмеялся Баян.
– При крещении во имя Господа нашего Иисуса меня так нарекли, – гордо ответил огнищанин.
– Иоанн, – сказал я ему, – твой Бог лжи не терпит. К грехам смертным брехню причисляет…
– А ты почем знаешь? – еще сильнее удивился мужик.
А Баян вдруг на меня очами зыркнул, словно я ужасное что-то сболтнул. Потом взгляд отвел. Потупился. «С чего это он?» – подумал я, а вслух Иоанну сказал:
– Кое-что знаю про вашего Иисуса, – и заметил, как вспыхнул радостный огонек в глазах огнищанина и погас тут же. – Так отвечай мне безгрешно, где Григория найти?
Помялся Иоанн. Покукожился. А потом вздохнул тягостно, рукой махнул.
– Вы люди не злые. Вон как стригунок к шутоломному прильнул, – говорит. – Поехали. Небось, учитель на меня за то не прогневается.
Но не поехали мы. Пешком пошли. Подхватил я своего конька за узду, в поводу повел. А Иоанн с воза гужу снял, подобрал покороче.
– Давай, милая! – на кобылку свою прикрикнул. Так и пошли мы прочь от града Мурома несолоно хлебавши. Я, Иоанн, а промеж нами Баян. Оглянулся я на прощание на град и увидел, как в бойнице над воротами показалась мордашка давешней чумазой девчонки. Я ей рукой помахал. Дескать, прощай, может, свидимся еще, а она мне язык показала. Наверное, так у них, у муромов, счастливой дороги желают.
– А далеко ли идти-то? – спросил Баян.
– Не, – ответил Иоанн, – не далече. Деревенька наша совсем рядом. Мурома не захотели нас от стольного города своего в отдалении держать. А мы и рады. Землицы нам дали, строиться разрешили, а
