чего еще нужно? Вот и я говорю…
– А чего это они вас от себя отпускать не захотели?
– Решили, что под их надзором мы спокойней будем.
– А вы что? Дюже буйные, что ли? – удивился подгудошник.
– Господь с тобою, – сказал огнищанин. – Кроткие мы, как агнцы.
– Это в смысле бараны? – прыснул Баян.
– Ась? – не расслышал Иоанн.
Чудная у огнищанина была глухота. Это я уже давно приметил. Не слышал он только то, что слышать не хотел. Ну, да это дело его.
– До коренных земель отсюда не близко, – сказал я. – Как же ты в дали такой очутился?
– Так ведь не я один, – ответил Иоанн. – Нас здесь двенадцать семей да еще бобылей трое. Мы в Словенской земле под Нов-городом обитали и сами по роду своему словены. Хорсу требы приносили да Сварогу кощуны пели. И все бы ничего, только случилось в нашем краю несчастье. Два лета подряд недород выпал. Сначала градом жито побило, потом и вовсе морозом зеленя поморило. Голодно стало. Тяжко. У меня как раз сынок родился. Первенец. Да вот беда – еще в младенчестве с рук материнских он осмыгнулся. Упал. Ножки у него отказали. И есть нечего, и сын калечный, и мор вокруг. Хоть ложись и помирай. Тогда наш волхв Горисвет удумал Хорсу жертву человеческую принести. И на сына моего указал. Тут уж решил я, что горе навек в нашем доме поселилось. Только не послушались селяне волхва. Отказались кровь невинную проливать. Прогнали его из деревеньки вон. Вот тогда к нам в деревеньку Андрей с Григорием пришли да растолковали, кто истинным Богом этому Миру приходится. Понял я, что Господь нам испытания за грехи наши посылает. Потому на нас гневается, что живем мы словно впотьмах под ярким солнышком. Андрей дальше пошел, а Григорий с нами остался. Ученье Христа проповедовал, на путь истинный наставлял. Не слишком наши ему верили, однако после того, как он на поле молебен совершил да научил, как в других землях жито от недорода спасают, мы впервые хлебушка досыта наелись. Такого приплода земля наша отродясь не давала. А наевшись, Григорию поверили. Всей деревенькой крестились. Но Горисвет злопамятным оказался. Вернулся к нам и волхвов новгородских с собой привел. Не по нраву волхвам учение Христа пришлось. Общину пожгли. Григория нашего убить хотели. Вот мы и ушли от греха подальше. А по дороге Андрея встретили. Он и присоветовал нам к муромам податься. Так мы здесь и очутились.
– А с сыном-то что? Поправился? – спросил Баян.
– А что? – пожал плечами Иоанн. – На все воля Божья. И коли не дано ему в ногах владеньица, так, значит, Господу то угодно.
Между тем мы вышли на берег реки.
– Вот, глядите, – сказал огнищанин. – Какая у нас она широкая.
И верно, река была полноводной. Тихо несла она себя промеж дремучих лесов. Берег дальний едва угадывался. Едва различимой полоской темнел вдалеке. [86]
Коник мой, почуяв воду, фыркнул и потянул меня к плесу. Знать, пить захотел Буланый.
– Что за речка? – спросил я христианина.
А стригунок в воду боязливо зашел. Ножонки свои тонкие растопырил, ткнулся губами в воду рядом с моим конем и кобылой огнищанина и начал шумно пить воду.
– Мурома ее Окой зовут, – ответил Иоанн. – Ну и мы так кличем. Град их стольный одним боком своим в нее упирается. Вы-то от бора подошли, потому за стенами ее и не заметили. Вон уж недалече и деревенька наша. Места эти у муромов Карачарами прозываются. Говорят, тут какой-то человек праведный в стародавние времена проживал. Карачаром его поминают, так и община нареклась. Принимать все, что Богом дадено, нас Григорий учит, а место это из таких, что сразу на душу ложатся. Да вы сами скоро увидите.
Напились кони, отфыркались. И мы дальше пошли.
Жеребенок весело вокруг мамки заскакал. К Буланому, было, сунулся, но жеребчик мой его зубами слегка прихватил, чтоб знал маленький свое место. Отбрыкнулся тот, мол, мы тоже не лыком шитые. Наступит день, и мы еще покажем.
А я за Баяном вполглаза наблюдал. Притих он почему-то. Балагурить перестал. Устаток дорожный, что ли, на него навалился? Идет подгудошник, молчит, о чем-то своем думает. На Иоанна зыркнет и снова в думы свои погружается.
А христианин бодро рядом с возом шагает. Узелком муромским помахивает, вожжи совсем отпустил. Кобылка и так дорогу знает, поторапливается, домой спешит. Колеса у воза поскрипывают, бочки дубовые друг о друга боками трутся, кони копытами о дорогу стучат – вот тебе и музыка.
– А в бочках-то у тебя что?
– А тебе на кой? – огнищанин улыбнулся хитро.
– Интересно, – отогнал я мошку весеннюю, что противно над ухом прожужжала. – Может, бражку везешь. Я бы выпил с дорожки.
– Нет, – вздохнул Иоанн. – Пустые они. Тут недалече бондарь знатный живет. Из муромов. Вишь, как лихо собирает. Ни одной щелочки. Вот забрал ноне да на обратном пути вас встретил. Слава Тебе, Господи, людей хороших мне в попутчики послал. Ну, кажись, добрались. Вот она, община наша, Карачарово.
Селенье было невелико: взгорье лесистое над рекой, несколько дворов к реке одним порядком спускаются. Пристань на высоких коблах, [87] лодчонки причалены, на воде качаются. Тыном деревенька обнесена. Крепью огорожена. Сколько я таких на веку своем недолгом уже повидать успел. Лишь одно отличие сразу в глаза бросается – нигде поблизости кумиров не видно. Вместо чуров резных у околицы крест стоит, а на маковке холма сруб недостроенной церквушки.
Иоанн вожжи натянул. Встала кобылка, воз колесом скрипнул и замер. Узелок свой селянин меж бочек пристроил, шапку с головы скинул, в кулаке зажал. Перекрестился размашисто, кресту придорожному поклон отвесил.
