одна.
Не с Женей, нет! В последнюю неделю они не сталкивались. То ли он уехал в командировку, то ли здесь был в командировке… Если так, значит, все их встречи случайны, и они больше никогда не увидятся.
Сауле горько улыбнулась: а она, дурочка, всю неделю честно ходила на работу в подаренном Таней костюме, как же — секретарша. Даже очки сменила. Вместо тяжелых пластмассовых с перевязанной дужкой, купила в оптике новые, легкие, в тонкой металлической оправе.
Правда, стекла темные, круглые, на пол-лица, но это чтобы спрятать глаза. Они ее даже не слишком уродовали, эти новые очки.
Волосы Сауле больше не припудривала и в тугой пучок не стягивала. Носила распущенными или перехватывала красивой заколкой на затылке, собирая в хвост.
Изредка она заглядывала в зеркало и тут же отворачивалась: собственное отражение пугало, смотрелось чужим, незнакомым, отталкивающим. И очки вдруг стали раздражать, лицо в них казалось слишком маленьким, а челка над темными очками — чересчур светлой и яркой.
Зато Сергей Анатольевич ее новый внешний вид горячо одобрил, но дальше дежурных комплиментов, к счастью, не пошел. Даже попытки не сделал пригласить ее куда-либо. А через день осторожно поинтересовался подругой: не зайдет ли она как-нибудь сюда, к Сауле.
Вернее, к Саше. Сергей Анатольевич по-прежнему называл свою новую секретаршу Сашей и даже Сашенькой.
Сауле не возражала. И когда к ней так же начали обращаться другие сослуживцы, тоже смолчала, никого не поправляя.
И правда, пусть она, пока работает секретарем, будет Сашей. Потом вернется Вероника, Сауле снова спрячется в своей маленькой каморке и станет собой. Ее опять перестанут замечать, и все вернется «на круги своя».
Внезапный интерес шефа Сауле не удивил. Она ничуть не сомневалась: из Тани в день совещания вышел прекрасный секретарь, сама Сауле со своей вечной робостью и зажатостью в подметки подруге не годилась.
И Сауле виновато сообщила Векшегонову, что Таня постоянно замещать ее не сможет. Ведь она работает.
В тот день ей просто повезло, у Тани был выходной, вот она и выручила Сауле.
Сергей Анатольевич выслушал несвязный лепет секретарши с непроницаемым лицом и вдруг в голос расхохотался: мол, не дай, боже, эту сумасшедшую девчонку на место Сашеньки!
Татьяна и в прошлый раз шокировала гостей, а Колыванов, глава фирмы, из-за нее вообще с совещания сбежал. Вечером позвонил и заявил, что, прежде чем соглашаться на подмену, нужно было пересчитать у девчонки синяки и ссадины, а потом посадить ее на место охранника, тот уж всяко лучше этой амазонки справился бы с должностью секретаря, подать кофе — дело нехитрое.
Сауле изумленно слушала, а Векшегонов снова удивил ее. Открыто сказал, что Таня чем-то зацепила его, и он хочет познакомиться с девушкой поближе. Конечно, лучше, если они с Сашенькой будут вдвоем, иначе эта дикарка и говорить с ним не станет, просто вышвырнет вон. Нет, даже с землей смешает, были уже прецеденты!
Пояснять сказанное Векшегонов не стал, Сауле так и не поняла, что между ними произошло в день совещания.
Поссорились? Татьяна на что-то разозлилась и, естественно, придержать свой язычок и не подумала, характер у нее…
Сдержанный, ровный со всеми Векшегонов Сауле нравился, и она подумала: почему нет? Она вполне может прийти к Тане на день рождения с ним, ну… как с хорошим знакомым. Тогда на Сауле будут меньше обращать внимания, а Татьяна…
Вдруг это ее судьба?
Колыванов с тяжким вздохом вернул акварели на шкаф, расставаться с ними не хотелось, но Никита сказал, что мать ни за что не согласится на выставку. Он завел было об этом разговор, но…
Мальчишка смотрел беспомощно, и Колыванов добродушно бросил:
— Ее право, Кит. Может, попозже решится, через год, скажем…
Никита пожал плечами, он очень в этом сомневался. Маме чуть плохо не стало, когда он завел речь о выставке. Хорошо, не стала проверять, на месте ли ее работы, зря он все-таки отдал их Евгению Сергеевичу без разрешения.
А может, и не зря. Картины мама продавать не будет, это точно, зато цветы свои — запросто, она для того разделочные доски и разрисовывает.
Никита благодарно посмотрел на друга: мама теперь сможет продавать свои работы не за пятьдесят рублей, а за тысячу, даже не верится.
Тысяча!
Вместо пятидесяти!
Мама сможет зарабатывать за жизнь только рисованием, как мечтала. И уйдет с работы. Будет спать сколько хочется, ложиться когда захочет. А летом они в самом деле поедут к морю!
Евгений Сергеевич принес адрес магазина, где охотно возьмут ее работы, и оставил для мамы телефон директрисы, он обо всем с ней договорился. А маминой старушке можно просто отдавать за доски деньги, покупая их не за десять рублей, как они продаются на рынке, а за тридцать, как сейчас, чтобы старушка ничего не потеряла.
Никита озабоченно, по-взрослому, вздохнул: иначе мама не согласится. Скажет — она нас выручила в трудную минуту, торговала моими работами на рынке, мерзла там, мокла под дождем, стояла в любую погоду…
Никита сам мог за маму все сказать, настолько хорошо ее знал. Мама странная. Анна Генриховна говорит — не от мира сего.
Ну и пусть.
Зато она очень, очень хорошая!
Жаль, маме и в голову не придет, что старушка не из-за нее на холоде провела всю весну. Ведь она и зимой там со своими досками сидела, к пенсии подрабатывала. Никита это сразу понял, Анна Генриховна тоже, Евгений Сергеевич об этой старушке вообще почему-то слышать не хочет, но мама…
Нет, пусть она платит бабе Нине свои тридцать рублей, не жалко!
Анна Генриховна из кухни крикнула:
— Ну и долго мне вас ждать? Чай-то стынет!
Голос у нее басовитый, совсем не женский, такому голосу генералы позавидуют, это Евгений Сергеевич так сказал.
Никита фыркнул: попробовали бы эти генералы его няньку не послушать! Вон Евгений Сергеевич ростом под потолок, а на кухню сразу побежал, хоть и шепнул Никите, что недавно завтракал и чая совсем не хочет.
И руки бросился мыть, едва Анна Генриховна на раковину покосилась. Ох и здорово у нее это получается — бровь приподняла эдак вопросительно, любому понятно, на что намекает…
Колыванов пил чай с неожиданным удовольствием, ему вообще нравилось в этой крохотной квартирке. Облупленная, давно требующая капитального ремонта, с жалкой разболтанной мебелью, она вопреки всему казалась уютной. То ли разросшиеся цветы на подоконниках, то ли неожиданно яркие прозрачные тюлевые занавески над чистыми, хорошо вымытыми окнами, то ли какая-то незримая аура, во что он никогда раньше не верил…
И старуха нянька такая колоритная!
И Кит-Китеныш, не рыба, не зверь морской, а мальчишка шестилетний с внимательными темно-карими глазами и круглой головой, волосы торчат как иглы у ежа…
Дотошный донельзя!
Колыванов бросил короткий взгляд на договор с магазином «Народные промыслы» и удовлетворенно ухмыльнулся: поделом старой ведьме! Не зря он заподозрил неладное, узнав от матери цену, не зря занялся
