- Так он и действует, твой настой, только пользы матери не приносит.
Кхорх поморщился:
- Чего бы понимала!
- Понимаю то, что вижу, господин.
Тенаит хотя и считалась смелой женщиной, но спорить с первосвященником побаивалась. Уж больно страшны были глаза улхурского повелителя.
- На свободу ей надо, - вновь заговорила она, поняв, что Кхорх не сердится. – Под солнышком, да на чистом воздухе, враз прошел бы недуг.
- Не могу я ее отпустить, не могу, понимаешь? – отозвался сын Матенаис и вошел в душную комнату, которая давно стала клеткой для его матери.
- Она спит теперь, - зашептала сиделка. – Я уж хотела просто побыть с ней, но передумала.
Первосвященник подошел к ложу больной и, наклонившись, внимательно посмотрел ей в лицо. Матенаис спокойно и ровно дышала, но казалась излишне бледной, словно уже мертвой. Желтовато-серые веки приоткрылись так, что было видно глянцевую белизну глазных яблок. Синюшные, искусанные губы едва заметно шевелились, и билась вздутая венка на виске. Ему стало жалко мать, жалко до боли в груди, но мысль о том, что она может нарушить его планы, вызвала досаду и обиду, сродни той, что появляется у ребенка, когда родитель не хочет вдруг исполнять его желание. Но боль внутри все разгоралась и, скрипнув зубами, он опустился на колени.
- Мама, - Кхорх осторожно взял исхудавшую руку и прижал груди, чтобы унять боль. – Мама…
Накатила волна страха, как бывало иногда среди ночи, когда очнувшись от вязко-дурного видения, он еще видел перед собой жгучий взор Матенаис. Она умирала и тянула к нему руки, а губы ее шептали проклятья. Ему. Кхорх знал, что это только сон. Но забыть того мгновения пронзительного и неотвратимого отчаяния было выше его сил. И этот страх потерять ее неотступно преследовал и изводил его уже долгое время. С того момента, как ушел и вернулся Хэт, маленький Кхорх понял, что не все в человеке смертно. Но расстаться с матерью…
Когда это случится – в нем навсегда умрет то, чему самими богами даровано бессмертие.
- Мама, - он вздохнул, удерживая нервный всхлип.
Она нахмурилась во сне и слабо застонала. Ее мальчику было плохо. Да, только ей дано так остро чувствовать свое дитя. Кхорх знал это.
Он отпустил ее и поднялся:
- Ей необходимо принять настой еще раз. Ты меня слышишь?
Кхорх повернулся к Тенаит, и та отшатнулась, увидев его лицо.
- Но, господин…
- Не перечь мне! Я знаю, что нужно моей матери!
Женщина опустила глаза:
- Да.
- Когда она проснется, дашь ей это, - он протянул сиделке маленький глиняный сосуд.
Та нехотя приняла его и с жалостью взглянула на Матенаис, помня, какие страдания ей причиняет это странное снадобье.
И ее подопечная, почувствовав что-то, вздрогнула и открыла глаза.
- Сын?
- Да, мама, - Кхорх присел на край кровати, и улыбнулся, но губы его дрожали. – Как ты?
Женщина внимательно и напряженно смотрела на него, потом тихо спросила:
- Что-то случилось?
- Ничего, - отозвался он. – Я пришел узнать, не нужно ли чего. Знаешь, мама, у тебя замечательная подруга и она просила меня быть внимательнее к матери.
Матенаис подавила тяжелый вздох. Не смотря ни на что, ей так хотелось верить в его слова, а главное – в те чувства, которые он всегда старательно прятал, даже в детстве. Ее сын никогда не был с нею ласков, даже ребенком. Да, он всегда нуждался в ней. Но мог ли любить? И снова давняя боль захлестнула сердце. Ведь она прощала ему все, что невозможно простить. Сколько крови было на его руках! Сколько горя и слез уже принес он в этот мир. И не желал останавливаться! Это Хэт сделал его таким, это он отдал ее ребенка ужасной демонице, которая стала для него всем, целым светом, где даже любящая и страдающая мать оказалась проводником для потусторонней сущности. Но Матенаис проще было обвинить во всем умершего, чем терзаться муками от мысли, что ее дитя стало бездушным монстром, преданным Кэух.
- Спасибо, Тенаит, - только и смогла сказать несчастная, и отвернулась к стене.
Первосвященник придвинулся к ней и проговорил шепотом:
- Мама, ты же знаешь, как нужна мне.
Женщина дернула головой, поворачиваясь, и открыто встречая его черный, выжидательный взгляд. Он чутко ловил изменения в ее настроении и теперь видел – что-то не так.
- Это я знаю, - сказала она резко. – И даже знаю – зачем. Ты уже набрал девчонок для ублажения своей твари! Уже первые жрецы служат у колодца и чудовище, которое обитает там, уже выходит к ним и…
- Успокойся, мама!
- Убирайся!
- Мама! – глаза Кхорха вспыхнули красным огнем. Он переставал владеть собой, когда разговор заходил о Кэух. И это выводило из себя Матенаис.
– Послушай, - его тон смягчился, хотя женщине показалось, что сын ударит ее. – Я отпущу тебя на землю, если захочешь, только выполни последнюю мою просьбу.
Она снова отвернулась, сдерживая слезы и не желая, чтобы Кхорх видел ее страдания.
- Захочу ли я? – выговорила Матенаис с усилием. – Ты и, правда, думаешь, что я хочу уйти, оставить того, кого люблю? Совсем одного? – она замерла, боясь расплакаться или вдруг услышать от сына слова признательности, и тогда, уже не задумываясь, принести себя в жертву. Но он молчал, и она подвела неутешительный итог:
- Тебе не дано понять человеческое сердце, тем более сердце матери, потому что Хэт отнял твое.
- И сейчас я говорю твоему сердцу – помоги мне, - вкрадчиво проговорил Кхорх. – Последний раз. Скоро Кэух обретет плоть. Но для этого нужна последняя жертва, которую можешь принести только ты.
- Я согласна, - выдохнула Матенаис, устав бороться.
- Выпей это и поспи, - подхватил сын. – Тебе нужно хорошо отдохнуть перед этим важным событием.
- Ты убиваешь ее, Кхорх! – крикнула сиделка, но встретив пасмурный взгляд господина, отступила, опуская голову.
- Лучше не выступай, Тенаит, - бросил зло первосвященник. – Твое мнение никому не нужно, ты же понимаешь. И подержи маму.
- Нет, - твердо сказала та, - свяжите меня. Так будет лучше.
- Кому – тебе? – вновь не удержалась сиделка.
- Молчи, - отозвалась Матенаис. – И помоги своему повелителю.
- Принеси путы, - пряча глаза от матери, распорядился он, и потом сам принялся пеленать ее, протаскивая длинные концы веревки через ложе и стягивая их в надежные узлы.
- Вот так, - быстро справившись с задачей, Кхорх подсел к мертвенно бледной Матенаис.
- Потерпи, мама, скоро все кончится.
Она зажмурилась, чувствуя, как горлышко сосуда коснулось ее губ.
- Вот так…
Горечь эликсира обожгла горло, огнем разлилась по груди, и пылающим комком застряла где-то внутри, словно разъедая внутренности.
Она открыла глаза и через густеющую пелену увидела искаженное болью лицо сына.
- Все буде хорошо, мама, - донеслись до ее гаснущего разума слова, смысл которых Матенаис не могла уже постичь.
