И пока более суток не спавший, мечущийся в жажде реванша и вынужденный ощущать на себе незримый ментовский пресс Мальцев снимал полученный после гибели своих пацанов в Озерках и многочасовой беседы с операми стресс, двигая тазом на хате у любовницы, у Тихого и Бульдога, осведомленных о временном раскладе и местопребывании авторитета, была прорва времени на подготовку снайперского выстрела. Поэтому не удивительно, что в решающий момент скромный, благообразный дедушка и начальник его гвардии находились в непосредственной близости от старинного купеческого дома, расположенного напротив квартиры соперника, и могли лично наблюдать за судорогами смертельно напуганного более чем странным, далеко не типичным покушением Александра Петровича Мальцева.
– Гляди, гляди, что вытворяет! Вот клоун! – глумливо кривился Тихий, хлопая ладонями по тощим коленкам. Старик и его верный пес Клычков вот уже третий час, развалясь в плетеных креслах и попивая кофе, дежурили в закрытом в столь ранний час маленьком уютном кафе «Аргентина», на первом этаже того самого дома, с крыши которого работал морпех. С хозяином кафе, регулярно отстегивавшим долю ребяткам Бульдога, договориться, напомнив о необходимости хранить молчание, удалось запросто. Разве это проблема?
– Весело ему сейчас, – ухмыльнулся Бульдог и посмотрел на часы. Без двадцати восемь. – Думаю, Степаныч, минут через сорок пять можно звонить. На Сашку к тому времени страшно смотреть будет… Нет ничего более пугающего, чем неизвестность, особенно когда лежишь в темном туннеле метро привязанный к рельсам. Сообразит, курва, всосет тему – не просто так ему снайпер гадость впрыснул вместо обычной пули промеж глаз. Значит, смерть его ожидает ужасная и мучительная. Ведь теоретически в капсуле могло быть все что угодно – от чумы и холеры до сибирской язвы и СПИДа! Может и обхезаться, бедолага… На моих глазах даже один замминистра штаны обмочил, когда ему, гнусу самодовольному, снимочки с мальчиком тринадцатилетним показали. А тут похлеще ситуевина.
– Знаешь, Паша… – проводив взглядом умчавшийся кортеж Мальцева и опустив край атласной шторы, Тихий не спеша допил миндальный капуччино, вставил в рот трубку, пыхнул дымком и только затем договорил: – Еще никогда в жизни я не получал такого охренительного кайфа, как в эти несколько минут. Даже когда мы с Гуцулом, в шестьдесят восьмом, на армейском грузовике вертухайскую вышку протаранили, прорвали три ряда колючки и оказались на свободе, и то не такой кайф испытал! Веришь?!
– А… – слегка смутился Бульдог, – когда дочка родилась, Степаныч?
Иногда, тонко ловя момент, начальник гвардии мог позволить себе в общении с шефом легкое панибратство.
– Так это ж совсем другое, – отмахнулся Тихий. – Ты хрен с яйцами не путай!
– А я вот, помнится, когда на УЗИ за месяц до Светкиных родов узнал, что пацан будет, так чуть крышей не тронулся. Я же казак, последний мужик в нашем роду. Раньше, при царе, таким на ухо серьгу вешали, чтобы в армию не брали и в пьяной драке до смерти не покалечили. Берегли фамилию.
Бульдог извлек из кобуры пистолет и, проверив обойму, спрятал назад. К его похожей на нервный тик привычке – в моменты сильного нервного напряжения беспрестанно проверять готовность оружия – давно привыкли не только старик, но и все боевики группировки.
– Род, фами-илия! У моего брательника младшого, Генки, если хошь знать, аж трое сыновей. И что?! – скривился Тихий. – Одного еще по пацанке на перо посадили за длинный язык, другие всю жизнь по тюрьмам, аки папаня наш, царствие ему небесное… Так пусть хотя бы в авторитете ходили, засранцы, так куда там! Мужичье одно, терпилы… Одно слово – дурная кровь. Так что не нужно мне такого продолжения рода. Какая разница, какую фамилию будут носить мои внуки? Лишь бы толк вышел. А у Аленки моей золотой дураков да на рожу кривых просто быть не может. Вот подрастет чуток, через годик подберу ей нормального парня, пока то да се – глядишь, уже дама!
От взгляда Клычкова не ускользнула вдруг залегшая под глазами Тихого тень.
– Это без оговорок, Степаныч, – быстро кивнул Бульдог. – Девушка она – высший класс! Не только глаза, но и сердце радуется. – И, помолчав, добавил: – Да уж, устроила она вам… нам… шороху. А с другой стороны, грешно говорить, но если бы не эти уроды, не Реаниматор, не взорванные тачки с трупами мальцевских отморозков – заговорила бы она когда-нибудь? Вряд ли…
Заметив недобро напрягшиеся скулы старика, Пал Палыч напомнил:
– Сами ведь говорили, лепилы только руками разводили. Шок им, понимаете ли, нужен. Вот и выходит, что…
– Заткнись, Паша! – прорычал, впрочем, не слишком злобно, Тихий. – Не твово ума дело, ясно?! Тоже мне, Скри… Склифосовский выискался! Твой номер девятый, следи за клиентом. Скоренько созреет, парашник…
– Извините, шеф, – фальшиво стушевался Бульдог и потянулся к лежавшей на столике уютного маленького кафе пачке «Парламента». – Это я от радости. Вчера бакланов мальцевских покрошили, Алена, которую мы уже заложницей считали, нашлась, целая и невредимая, да еще заговорила снова. Сегодня Сашку, сучару, к ногтю прижали. Сплошные хлопоты, но и отдача какая! Прет.
– Не торопись, – сухо осадил начальника гвардии старик. – Не говори «гоп» раньше времени – слыхал такую поговорку?! Сашке, спортсмену сраному, я, конечно, глаз на жопу натяну, но не торопись, Паша! Хреновая это черта в нашем деле…
– Ваша правда, Степаныч. – Бульдог, зажав дымящуюся сигарету зубами, ощерился и поднял обе руки. – Сдаюсь. Погорячился.
– То-то, – не меняя сурового выражения на морщинистом, почти безгубом лице, пробурчал старик. – Я, конечно, тоже в успех верю. Иначе бы давно на кладбище червей кормил… А касаемо Алены, – голос Тихого зазвучал вдруг угрожающе, – это мы еще проверим, Пашенька. Сегодня же! И если я узнаю, что она и этот… Реабилитатор…
– Реаниматор, – поправил Клычков, стряхивая пепел и не спуская глаз с хозяина. – Погоняло не случайное. Он, как мне в ФСБ сказали, в свое время мединститут почти закончил, как раз по этой специальности. Уже на последнем курсе на «Скорой помощи» практиковался, для дипломной. Оттуда в Кресты и влетел. По дурости. В Крестах с Мальцевым и скорешковался.
– Мне плевать, хоть Терминатор! – глухо проговорил старый уголовник. – Спас девку – спасибо, век не забуду, но если выяснится, что он ее… – Тихого аж передернуло от приступа злобы и отвращения. – Даже если узнаю, что по обоюдному согласию, все равно удавлю его, кобеля! Вот этими самыми руками кастрирую, а потом удавлю, Паша!
– О чем это вы говорите, Олег Степаныч? – нахмурился бывший опер. – Даже чисто логически, не до того им было. Ну, сами посудите. До Красного Села их Верзила с Лобастым сопровождали, а здесь, в лесополосе, уже мы пошумели… Через час я забрал Алену, так на ней от всего пережитого лица не было – ужас в глазах, слезы текут. К тому же она сама говорила, что пырнула Леху заточкой, по ошибке приняв за одного из порнушников. Нет, не может такого быть, уверяю вас, – твердо закончил Клычков. – Не в центре же города, ей-богу, они уединились! Чушь, туфта.
– Заточка… – мечтательно оскалился старик, прищурив глаза. – Вот тебе, Паша, и родная кровь, будь она неладна, проявилась! Во всей своей красе! Другая малолетка на ее месте сопли бы размазывала и ботинки скотам гнусным лизала, а она… поди ж ты. Смекнула, а?
– Ловко, куда уж там, серьезное дело! – без толики ерничества согласился Бульдог. Взглянул на часы. С момента снайперского выстрела прошло двенадцать минут.
– Только знаю я их бабскую натуру, насмотрелся! – покачал головой Тихий, нервно теребя бороду. В этот миг он совсем не походил на матерого уголовника, на криминального воротилу. И даже на разгневанного отца. Скорее – на озабоченного возможным грехопадением единственной и любимой несовершеннолетней внучки некогда боевого, но уже впавшего в немочь, сентиментальность и старческую ворчливость дедушку из питерской деревни Большие Колпаны, бок о бок соседствовавшей с деревенькой… гм… Лядино.
– У меня по молодости тоже похожий случай был, – нехотя признался Тихий. – Откинулся, ну, погудел с корешами, как водится. А денег больше нет. Иду, значит, по Обводному в сторону пивного ларька опохмелиться. А тут карапуз лет трех на дорогу за мячиком из подворотни – шасть! Я его, чисто машинально, сцапал за шкварник: стоять, дурья башка, куда под трамвай прешься?! Мамаша, молоденькая такая, ровесница моя, вся бледная, с криками выбегает… Фигурка – атас. Ну, понятное дело, спасибо вам, товарищ, говорит, и все такое. – Тихий пососал выгоревшую до конца трубку, вздохнул, с матерком
