вытряхнул пепел в пепельницу и продолжил рассказ: – В тот же вечер с дамочкой кувыркались. Пока муж, мусор околоточный, жуликов по чердакам да притонам ловил. Вот она, бабья логика! Сегодня же вызову Аленке лепилу и заставлю проверить!..
– Степаныч, – после затянувшегося молчания покачал головой Клычков. – Конечно, вы – мой босс и вправе поступать так, как считаете нужным… Только… зря вы так с дочерью. Особенно теперь, когда после пережитого Алена вновь обрела способность разговаривать. И, если положить руку на сердце, большего унижения, чем принудительная проверка у гинеколога, просто трудно представить. Вне зависимости от того, было или нет. Боюсь, если вы так поступите, шеф… В ее возрасте психика очень восприимчива. Полоснет по венам бритвой – поздно будет.
– Вот же блядь! – размахнувшись, Тихий что есть силы врезал старческим, в синих прожилках под полупрозрачной кожей, слабосильным кулаком по столу. Чашка с остатками кофе звонко подпрыгнула на блюдце и перевернулась. Пепельница сползла на край стола и угрожающе зависла. Пал Палыч в последнее мгновение успел поймать ее и двинуть обратно. – Неужели ты считаешь меня идиотом?! Да просто… устал я, Пашенька, за те часы, что заложницей ее считал! Изнервничался… Вот и выпускаю пар! Неужто я, дурень старый, уже ничего не догоняю?!
– Я этого не говорил, Степаныч, – выдержав пронизывающий насквозь взгляд авторитета, спокойно ответил Бульдог. – Вы – уважаемый и дальновидный человек, перед мудростью которого я искренне преклоняюсь. Просто…
– Да замолчи ты! Не выводи меня из себя! – оскалился Тихий, обнажив резко контрастирующие с дряблой кожей лица и сединой идеально ровные вставные зубы. – Я ее даже пальцем не трону… Но, как отец, я хочу знать, трахал он ее, бычара позорный, или у Аленки хватило ума послать его к лешему!
– Если вас интересует мое мнение, – дерзко вставил начальник гвардии, – то самое лучшее – это просто деликатно спросить. Я уверен, что Алена не станет врать. Не тот случай.
– Да спрашивал я вчера, – нехотя признался Белов. – Обиделась, понимаешь, на отца… Дверью комнаты перед носом хлопнула! Тоже мне, принцесса!..
На сей раз Бульдог предпочел промолчать. Он уже не сомневался, что обычно скорый на всякого рода сумасбродные поступки Тихий не станет делать глупость, по своим масшатабам не идущую ни в какое сравнение с навязанной много лет назад жене и дочери круглосуточной опекой.
Глава 24
Главврач клинической больницы Соломон Эрастович Иванов сидел в своем просторном кабинете и тупо разглядывал лежавшую перед ним, на свежезаведенной истории болезни, серебристо-матовую капсулу с тонкой иглой, изготовленную из комбинации какого-то легкого металла и прозрачного пластика.
Напротив Соломона Эрастовича, на кушетке, сидел бледный, перепуганный, постоянно покрывающийся липким потом, трясущийся всклокоченный мужчина, в котором с трудом можно было узнать бандитского авторитета Мальцева. Рядом с ним стояли с удрученными рожами телохранители. Все молча и нетерпеливо смотрели на врача, следя за малейшим изменением его мимики.
– Итак, господа, пришло время подвести предварительные итоги, – начал пузатый доктор, осторожно сдвинув с карточки больного капсулу для инъекций со сверхдальнего расстояния и стараясь не смотреть в глаза чумовой компании. От таких придурков, да еще в их нынешнем положении, можно ожидать любой гадости.
– О предназначении данного предмета, как я понимаю, вы все догадываетесь… Гм… Тогда перейдем к главному, – главврач вдруг ощутил, как взопрела под тонким халатом спина, – а именно – к препарату, введенному в ваш, Александр Петрович, организм столь, прямо скажем, необычным способом…
– Ты че резину тянешь, лепила?! – не выдержав чудовищного напряжения, с истеричными нотками в хриплом, срывающемся голосе рявкнул Мальцев, взмахнув руками. Отлетевшая от окурка искра, описав дугу, упала на покрывавший пол кабинета дорогой импортный палас. Все присутствующие, за исключением самого авторитета, тупо воззрились на место ее падения, где незамедлительно начал плавиться ворс. – Говори прямо, сука, меня замочили, да?! Это яд?! Правду, падла!
– Нельзя сказать однозначно, – стараясь сохранять видимость хладнокровия – ведь тут же, в кабинете, находились еще три врача, сплошь светила в своей области, – как можно суше произнес сутулый горбоносый толстяк. Несмотря на сковавший его страх, краем глаза главврач все же поглядывал на испорченное на самом видном месте турецкое покрытие. – Из тех четырнадцати анализов, которые мы сделали, результаты получены только по двум. Остальных, даже учитывая всю срочность момента и необходимость постановки диагноза на ранней стадии заболевания, нужно ждать еще часов пять. Два последних – на СПИД и клещевой энцефалит – будут готовы только завтра к утру. Самое раннее – сегодня ночью, – поправился Иванов. – На данный же момент я с уверенностью и всей ответственностью могу констатировать, что в капсуле не было быстродействующего яда, вроде цианистого калия или курарина. Иначе смерть, – главврач опасливо покосился на всем известного в Питере бандюгу, – наступила бы мгновенно…
– Ну, спасибо, отец родной, утешил! – помощник депутата сорвался на громкий истерический крик, напоминавший карканье. – И это все?! Мне лежать и ждать, когда придут все твои гребаные заключения?! А как же боль? Ее тоже ждать?!
– Что – боль? – не сразу врубился в тему Соломон Эрастович и кончиком пальца поправил висящие далеко от глаз, на носу, но все равно медленно запотевающие очки в тонкой золотой оправе.
– Я ее не чувствую! – воскликнул Мальцев. – Когда последний раз всаживали иглу, я вообще ее не почувствовал, словно рука омертвела! Но она же шевелится! Дайте сюда что-нибудь острое, быстро! – обращаясь одновременно и к телохранителям, и к главврачу, и к трем другим лепилам (среди них была одна женщина), испуганно забившимся в угол возле окна, крикнул вконец потерявший самообладание авторитет.
Телохранители растерялись. Один из них осторожно, словно это была живая гадюка, извлек из недр своей одежды небольшой выкидной нож. Усатый врач, сделав от окна шаг вперед, словно на перекличке, торопливо вложил в протянутую прыгающую ладонь ужасного пациента запечатанный одноразовый шприц и тут же отступил назад, укрывшись за спиной более габаритного лопоухого коллеги и грузной, дородной врачихи, заведующей лабораторией.
– Вот, глядите! – Без малейшего испуга обозрев нож, но решив даже перед лицом пугающей неизвестности не наносить себе серьезных увечий, Александр Петрович сорвал со шприца упаковку, оголил иглу и, оскалив пасть не хуже тигра, принялся сначала осторожно, а потом все активнее и активнее тыкать иглой сначала в одно, затем в другое бедро, а в завершение, уподобившись индийскому йогу, надул щеки и проткнул их ввергшим всех присутствующих в шок небрежным движением.
– Вы видите?! Я – как манекен! Я ничего не чувствую! – орал он, орудуя иглой. – Хотя могу координировать все свои движения и даже… у меня столько силы, будто я Арнольд Шварценеггер!
Отшвырнув в сторону бесполезный шприц, бандит, слегка покачиваясь, медленно поднялся на ноги, подошел к офисному шкафу со стеклянными дверцами и вдруг, размахнувшись, ударил по нему кулаком. Женщина-врач невольно вскрикнула. Со звоном посыпались осколки стекла. Медленно обернувшись, Мальцев, взгляд которого тускнел буквально на глазах, а зрачки расширились до размера пуговиц, продемонстрировал всем рассеченный во многих местах, изрезанный острыми краями осколков кулак, обильно окрасившийся алой кровью.
– И хоть бы хуй, – спокойным голосом констатировал авторитет, ватной куклой падая обратно на кушетку. – Дай закурить, Зверь. И смени свой дурацкий одеколон, меня от него блевать тянет. Он такой же поганый, как твоя кривоногая и плоскогрудая жена. Я таких терпеть не могу…
Пыхнув дымом, помощник депутата тупо взглянул на Иванова, подмигнул:
– Не похоже на шутку или предупреждение, слышь, носатый! Я чувствую… Башка начинает кружиться, кровь бегает по венам как сумасшедшая… Скажи, сколько твои эскулапы сделали анализов на особо опасные для жизни болезни?
– Все, – отводя глаза, признался главврач. – Некоторые, правда, можно вылечить. Остальные – такие, как СПИД… медицина, увы, бессильна.
– От СПИДа нервные окончания не атрофируются, – хмыкнул быстро превращающийся из истерика в разговорчивого пофигиста Мальцев. – Да не ссы ты, не урою. На хер ты мне сдался, такой красивый. Уедешь
