концов решил, что правда может принести бо?льшую прибыль, чем ложь, и кивнул.
– Ну, знал. А ты почему спрашиваешь?
– Он на постоялом дворе у Дулея Кривого обитался, так?
– Ну, так. А тебе зачем...
– Один?
– Чего? – не понял Пичуга.
– Один, говорю, обитался или с кем-то?
Бродяга наморщил лоб и пожал плечами:
– Да не помню я. А что стряслось-то? На что тебе Дивлян?
– Дивлян мне не нужен, – сказал Глеб. – Мне нужен тот, с кем он делил кров. А теперь отвечай мне, Пичуга, и помни, что от твоего ответа будет зависеть твоя жизнь. Сегодня я очень злой, а когда я злой, то не ведаю, что творю, и легко могу спутать человека с упырем. Ты ведь знаешь, что я делаю с упырями?
Пичуга опасливо поежился.
– Да это каждый в Хлыни знает. Говорят, ты убил упырей и оборотней больше, чем все другие ходоки, вместе взятые.
– Верно, – кивнул Глеб. – Помни об этом и отвечай мне: с кем жил Дивлян?
Пичуга несколько секунд молчал, обдумывая дальнейшую линию поведения, и потом стрельнул на Глеба лукавым взглядом и сказал:
– Да ведь я не знаю, как его зовут. Я и видел-то его всего раз. Седмицы две назад, около полуночи. Он вошел в дом вместе с Дивляном, а обратно так и не вышел.
– Ты в этом уверен?
– Ну да. А что тут такого-то? Дулей цены за постой не сложит. Многие бродяги снимают у него комнаты в складчину. Вот и Дивлян нашел себе товарища.
– Понимаю, – кивнул Глеб. – И как он выглядел?
– Кто?
– Тот, кто вошел в дом с Дивляном.
– Ну... – Пичуга пожал плечами. – Да обычно. Росту был такого же, как Дивлян, и походка у него была похожая. Одет был в коричневый кафтан, а шапку натянул на самые глаза. Ах да, сапоги у него были новые, яловые. Очень добротные и дорогие сапоги.
– Сапоги, говоришь? Гм... И кто же тут мог сладить такие сапоги?
Пичуга ненадолго задумался, после чего изрек:
– Нынче из всех обувщиков, ладящих дорогую обувь, уцелели всего двое. Кряж и Мойша-жидовин. Кряж болен и не ладил обувку уже с месяц. Остается Мойша-жидовин. У него лавка рядом с торжком, за грязной канавой. Там он шьет обувь и там же ее продает.
– Ясно. – Глеб наморщил лоб. – Ладно. Ты тут поглядывай. Если еще раз увидишь того парня в «княжьих сапогах», свистни мне. Понял?
– Понял-понял, – небрежно проговорил Пичуга. – Только вот что я с этого буду иметь?
– Если благодаря тебе я отыщу этого парня, получишь серебряный дирхем, – пообещал Глеб.
Пичуга облизнул губы и с усмешкой проговорил:
– Врешь ты, ходок. У тебя больше нет дирхемов.
– Правда? А ты откуда знаешь?
– Э-э...
Глеб сгреб нищего за грудки, встряхнул и гневно проговорил:
– Кто меня ограбил? Ну!
– Это пришлые, – испуганно пробормотал Пичуга. – Из Повалихинских земель. Племянник бабки Потворы и его дружки.
– Какого черта они делают в Хлыни?
– Здесь хоть как-то можно заработать себе на еству.
– Избивая и грабя прохожих?
– Хоть бы и так. В Повалихе люди по улицам уже не ходят. Сидят по избам и пухнут с голоду.
Глеб выпустил Пичугу.
– Развелось сброда, – проворчал он в сердцах. – Проходу от этой шушеры нет. О нашем с тобой разговоре никому. Понял?
– Как не понять.
– Ну, ступай.
– Угу, – кивнул Пичуга. Он развернулся и потопал к костру, но, отошедши на пару шагов, остановился и, обернувшись, спросил: – Слышь, Первоход, а коли еще что разузнаю – как мне тебя найти?
– Никак, – отозвался Глеб. – Я сам тебя разыщу.
– Ну да, ну да, – покивал бродяга, повернулся и снова затопал к уютно горящему в синей ночной мгле костру.
7
Диона давно привыкла к тому, что люди сторонятся ее. Ведь она нелюдь – такая же нелюдь, как ее соплеменники, прячущиеся в развалинах древнего города, разрушенного упавшей звездой много столетий назад. Нелюдь – хотя, в отличие от соплеменников, красива лицом и телом. В жилах ее бежит испорченная кровь.
Но ведь и ходоков люди недолюбливают. Недолюбливают, потому что уверены – тот, кто ходит в Гиблое место, не может быть обычным человеком.
Гиблое место меняет, портит все, до чего ему удается дотянуться. Смирных мертвецов оно превращает в ходячих упырей. Заблудившихся бродяг – в жутких, песьеголовых оборотней и волколаков. Даже обычная грязь в Гиблом месте превращается в голодную прогалину и обгладывает ноги странников до самых костей.
Но в последние месяцы с ней происходило что-то такое, чему она не могла подобрать названия.
Диона знала, что Глеб спас ее. И знала, что он принес этому в жертву свое возвращение домой. Но она предполагала, нет – она была уверена, что он сделал это зря.
Ей удалось выбраться из Гиблого места. Но Гиблое место не отпустило ее. Оно вошло в ее плоть и кровь, стало частью ее. Вначале Диона лишь подозревала, что проклятый туман, вырвавшийся из земных недр почти полтора года назад, что-то сделал с ней, как-то поменял ее. И вот сейчас худшие из ее подозрений подтвердились. Она менялась.
Объяснение этому даже не нужно было искать. Гиблое место изменилось, оно породило новых чудовищ и новые смертоносные ловушки. Но Диона была дочерью Гиблого места, а значит, эти изменения коснулись и ее.
Даже до сегодняшнего дня она что-то чувствовала. Иногда, лежа ночью на кровати и глядя в черный потолок, Диона ощущала себя чем-то вроде кокона, внутри которого зреет... Кто? Бабочка?.. Может быть. А может быть, страшное чудовище, которое пожрет ее плоть и выползет наружу? И это вероятно.
Сейчас, стоя в заброшенном, полуразрушенном амбаре, пропахшем гнилым сеном и навозом, она молилась своим богам. Тем богам, которых знала с детства и которых боялась больше, чем темных тварей, рыскающих по чащобе.
– Боги Гиблого места... – Голос ее подрагивал от волнения. – Боги Гиблого места, подскажите, что мне делать?
По амбару пронесся сквозняк, заставив Диону передернуть плечами от холода, и сиплый, похожий на шорох листвы в ночном лесу голос прошелестел:
– УБЕЙ ПЕРВОХОДА!
Горло Дионы обожгло холодом, губы стали влажными и горькими. Она поднесла руку ко рту и вытерла губы пальцами.
На пальцах у нее осталось что-то черное, похожее на мокрую грязь или слизь.
Диона устремила взгляд во тьму и яростно проговорила:
– Нет! Это не вы говорите! Это червь, который поселился у меня внутри! Я не буду его слушать!
Она замолчала и прислушалась. В амбаре царила тишина, лишь под гнилыми досками тихо шуршали
