– Про тот самый, когда ты достал из полыньи трех малых деток. Под их детскими ножками лед раскололся, а под твоими устоял, хоть был тоньше хлебной корки. Было такое?
– Было, – снова вынужденно согласился Бун. – Только все одно, тетенька, ты не права. Такое с кем угодно может случиться.
– Брось, отрок, – поморщилась толстуха. – Не гневи богов. Ведь берегут они тебя, а зачем – неведомо. Из ходоков-то, чай, каждый второй до третьего похода не доживает. Не приставай к ходокам, не сули им награду. Наградить ты их ничем не сможешь, а гнев их на себя пустыми посулами навлечешь. Отправляйся в Гиблую чащобу сам и поймай мне красную ящерку.
Подумал Бун, поразмыслил – с какого бока к этому делу ни подойдешь, а все равно в Гиблое место идти придется. Вздохнул и сказал:
– Ладно, тетка Яронега. Споймаю я тебе ящерку. Но смотри – не обмани.
– Да уж какой тут обман, милый! – обрадовалась лекарица. – Принеси ящерку-то, а уж я расстараюсь. За три дня твоего деда на ноги поставлю! Только поспеши. Не успеешь обернуться за седьмицу, считай, что Родима твоего уже не спасти. Понял ли?
– Понял, – кивнул Бун.
– Ну, ступай.
Ходоки были мужчины крепкие, неболтливые, с жесткими взглядами и такими лицами, что уж лучше поговорить с цепным псом, чем обращаться к ним с просьбами, не имея при себе пары серебряных монет или горсти серебра. Серьезные были мужчины.
Поглядел на них Бун да и решил не связываться. Пришел домой, укрыл потеплее спящего деда, положил ему рядышком с кроватью несколько сухарей, кусок вяленого мяса и три луковицы и накрыл все это миской, чтобы мыши не растаскали. Себе взял кусок мяса поменьше и два сухаря. Положил еству в котомку, сунул туда же хуралуговый ножик, стянул горловину, закинул котомку на плечо и вышел из дома.
Как шел в Гиблое место, не помнил. Ничего не помнил – ни дороги, ни себя. Все обдумывал страхи про чудовищ – и так их вертел, и этак. Пока в мыслях пужался, не заметил, как до межи дошел.
Дойти-то дошел, а дальше как? У межи – кордон охоронцев. Сидят на бревнах да в кости поигрывают. У самих на боках мечи, а возле бревен – бердыши в ямки воткнуты. А на башенке и того страшнее – настоящий лучник. Сагайдак висит на гвозде, вбитом в балку, а из сагайдака торчат смертоносные стрелы.
И обойти-то никак нельзя – слева и справа наваленный стеною бурелом из острых сучьев. В общем, куда ни кинь, всюду клин. Долго мялся Бун за высокими кустами, не зная, что делать, и мог простоять так до самого утра, кабы не счастливый случай.
Лес был тих и спокоен, и вдруг в этой тишине раздался жуткий вой, столь резкий и неожиданный, что Бун едва не обмочил штаны с перепугу.
Охоронцы тут же подорвались со своих мест – вскочили, схватились за бердыши и бросились туда, откуда донесся вой. Лучник тоже повернулся туда и вгляделся вдаль, а стрела уже лежала на тетиве его огромного боевого лука.
«Какие храбрые», – подумал о них Бун.
И – вышел из кустов. К кордону он шел открыто, не таясь. Прошел мимо опустевших бревен и костровища, миновал каменную арку, проскользнул мимо башенки, на которой стоял лучник, и, не оглядываясь (потому что было страшно!) зашагал дальше. Шагал мягко, не хрустнул ни веточкой, сам не знал, что умеет так шагать.
Дошел до кустов и быстро зашел за них, а там припустил по-заячьи и вскоре был уже далеко в лесу. Пробежав пару верст, остановился, чтобы передохнуть и восстановить сбитое дыхание. Но едва отдышался, как приключилась новая напасть – вышел, откуда ни возьмись, мужик, встал супротив Буна и уставился на него такими глазами, будто увидел диковинку. Мужик был собою небольшой и совсем не страшный, с тощими плечами, в рубахе, в добротном кафтанчике и с кучерявой бурой бородкой. Глазища янтарные и словно бы испуганные, а на голове – черная шапка котелком.
– Ты кто? – сипло спросил мужик, разглядывая Буна и на всякий случай держась поближе к кустам бузины (видно, чтобы при надобности побыстрее улизнуть).
– Я-то? – Бун, немного отдышавшись, выпрямился и вытер потный лоб рукавом. – Я-то отрок Бун. А вот ты кто будешь, дяденька?
Мужик прищурился. Потом хмыкнул сухим ртом и сказал:
– А я, отрок, не просто дяденька.
– Как это?
– Да вот так. – Тут мужик склонил голову набок, посмотрел на Буна смешливо да и огорошил: – Я, отрок, даже не человек.
– Вот как, – растерянно произнес Бун. – А кто ж ты?
– Я-то? – Мужик усмехнулся еще шире и огорошил еще больше: – Оборотень!
– Как это? – совсем растерялся Бун.
– Да вот так. Или ты про мою породу не ведал, когда в Гиблое место шел?
– Ведал, но… – Бун захлопал глазами. – Нешто это возможно, дяденька? Я ведь тебя вижу, и с виду ты – такой же человек, как я.
– Это пока я не обратился. А как обращусь – вмиг шерстью обрасту, на лапы встану, зарычу на всю округу и в лес побегу.
– Ну и дела.
Мужик засмеялся:
– Что, отрок, испугался?
– Испугался, дяденька. Как не испугаться.
– Да ты не бойся. Я сейчас сытый. С утра задрал бычка-двухлетку и всего, до последней косточки, обглодал.
– До последней? – удивился Бун. – Как же он в тебя поместился? Бычок большой, а ты вон какой.
– Сам не понимаю. А только когда я в волчьем обличье, могу и двух бычков за один раз умять.
– А когда снова человеком становишься – живот не болит?
Мужик засмеялся.
– Смешной ты парень, Бун. Нет, не болит. У меня тогда другое болит.
– Другое? И что же?
Мужик отвел от Буна взгляд, посмотрел на небо и сипло проговорил:
– Душа. Душа у меня болит, паря.
Бун помолчал, ожидая, что оборотень еще что-нибудь скажет, но тот молчал, тоскливо разглядывая облака, плывущие по небу и меняющие форму. Должно быть, в этих облаках он видел сам себя – подует ветер, и вот ты уже оборотень. Подует снова – и ты снова человек.
Наконец, Бун кашлянул, а потом тихо позвал:
– Дяденька оборотень.
Мужик вздрогнул и быстро на него посмотрел.
– Чего?
– А почему у тебя душа болит? Из-за того, что добрых людей поедом ешь?
– Нет. От этого не болит. Добрые люди и без меня друг друга поедом едят.
– Тогда от чего?
Мужик вздохнул и с горечью ответил:
– От того, что сбрасываю волчью шкуру и снова человеком становлюсь.
Бун удивленно вскинул брови.
– От этого и тоскуешь?
– От этого и тоскую, – кивнул оборотень.
Бун обдумал его слова, нахмурился и спросил:
– Нешто так плохо человеком быть?
– Да как тебе сказать… С одной стороны, вроде неплохо. А с другой… Посуди сам: когда я волк, бегаю себе по лесу, ловлю дичь, ем мясо, пью кровушку – и счастья во мне столько, что и с тобой поделиться мог бы. А когда набьешь брюхо мясом, так еще лучше делается. Так хорошо, что только песни на луну
