арбуз, которым особенно хвастались местные жители: 'У вас в Москве, в Ленинграде такого нет!' Скворцов попробовал арбуз был ужасен.
– Ну и гадость, – шепнул он Лиде Ромнич. – Как бы это его потихоньку под стол?
Лида сидела слева от него и добросовестно пыталась совладать с арбузом. Она ответила:
– Мне тоже не нравится, но, наверно, что-то в нем есть, раз люди так хвалят. Я, например, не люблю Шекспира, но не ругаю, потому что его все хвалят, это я чего-то не поняла.
– Я тоже не люблю Шекспира, – сказал Скворцов. Впрочем, он с такой же готовностью согласился бы и любить Шекспира, если бы понадобилось любить.
Справа от него сидела Сонечка Красникова, тоже касаясь его плечом. Она жеманилась и время от времени бросала на него не совсем дружелюбные взгляды. Он ее не видел почти два месяца. Как она изменилась! Не то что пополнела, а как-то огрубела, обозначилась... А главное, до чего же показалась она ему скучной! Он сидел плечом к плечу с обеими соседками, но левому плечу было весело, а правому – скучно.
– Какие все-таки мужчины непостоянные, ужас! – сквозь зубы сказала Сонечка. Она деликатно трогала вилкой холодец, оттопырив мизинец и всем своим видом показывая, что еда – не ее стихия, что, может быть, она и не ест вообще.
– Да, мы известные негодяи, – отвечал Скворцов. – С нами только свяжись.
Слева от него Лида Ромнич усердно резала тупым ножом кусок поросенка, с восхищением глядя на розовую поджаренную корочку. Отрезала, улыбнулась, съела.
– Вкусно? – спросил он, тоже улыбаясь.
– Очень.
Справа его незаметно ущипнули, и он повернулся туда. Сонечка опустила глаза и тихонько сказала:
– Вы думаете, никто не видит, с кем вы теперь ходите, на кого смотрите? Берегитесь, общественности все известно.
– А пусть известно. Я общественности не боюсь. Я сам общественность. Хотите, громко буду говорить? Я все могу.
– Пожалуйста, не кричите, на нас смотрят.
– Пускай смотрят. Я – за гласность.
На другом конце стола шла громкая беседа, несколько, впрочем, односторонняя. Говорил один генерал Сиверс. Он сидел на почетном, председательском месте и подробно рассказывал соседям историю русской военной формы. В его рассказе переливались всеми цветами радуги ментики и доломаны, кивера и чикчиры. Офицеры слушали с любопытством. Должно быть, каждый из них в воображении прикидывал на себя какой-нибудь этакий ментик и лихо закручивал черный ус.
Когда тема была исчерпана, разговор пошел о науке. Завел его майор Красников. Узнав, что на вечере будет генерал Сиверс, он долго готовился к научному разговору, и теперь его час настал. Пусть все слышат, какой он, Красников, умный.
– Товарищ генерал! Разрешите обратиться по научному вопросу.
– Пожалуйста, – отвечал Сиверс, ловко орудуя ножом и вилкой. – Науки юношей питают.
– Товарищ генерал, я прорабатывал вашу статью насчет аэродинамических коэффициентов. Глубокая статья. Кажется, вы за этот труд получили Сталинскую премию?
– Было дело, было дело.
– В этой статье вами упомянуто про специальный метод профессора Павловича...
– Так точно, упомянуто, а что?
– Глубокий метод. А вы с профессором Павловичем лично знакомы?
– Еще бы, закадычный друг.
– Я, товарищ генерал, осенью еду в Ленинград, так не могу ли я через вас встретиться с профессором Павловичем?
Генерал Сиверс отложил нож и вилку:
– Эва, куда хватили, батенька! Ведь профессор Павлович в тюряге.
– Где?
– В тюряге, – отчетливо повторил Сиверс. – Или, как теперь предпочитают выражаться, в заключении.
Красников покраснел. Ну и вляпался! Главное, кто его за язык тянул?
– Товарищ генерал... извиняюсь... не знал.
– А чего извиняться? Как говорят, от сумы да от тюрьмы...
Тут генерал Сиверс раскрыл рот и крайне немузыкально пропел:
Испуганные гости, стараясь не замечать неприличия, спешно заговорили кто о чем. Генерал Сиверс взялся опять за нож и вилку.
– Должен заметить, что поросенок отменно хорош.
– Кушайте на здоровьечко, – сказала хозяйка. Она стояла у притолоки и глядела на всех растроганными теплыми глазами. Когда еще такое увидишь: столько гостей, умные разговоры и генерал. Какой человек: поросенка похвалил! Три месяца молоком поила, а вчера заколола, сын Витюшка слезами кричал, жалел поросенка. А ей не жаль: пусть кушает генерал, поправляется.
Было уже много съедено, много выпито, и вечер перешел в то состояние самодвижения, которое может продолжаться сколь угодно долго. Кое-кто остался за столом, другие разбрелись. Сильно выпившие освежались в сенях; кто-то заснул в летней боковушке. Голову поросенка украсили окурками. Завели проигрыватель, начались танцы. Скворцов проскользнул мимо Сонечки и подошел пригласить Лиду Ромнич, но она отказалась:
– Мне с Теткиным надо поговорить по важному делу. Сначала – с ним, потом – с вами. Хорошо?
– Хорошо, прекрасно! – сказал Скворцов и пошел куда-то присутствовать. Он всегда и везде присутствовал очень активно, и всегда выходило, что он всем необходим. Вот и сейчас вышло, что без него как без рук: двое перепились, надо было их транспортировать, он сразу взял все в свои руки и организовал.
А Теткин танцевал с Лидой Ромнич. Между ними шел важный разговор.
– Ну вот, Теткин, я и пригласила вас танцевать.
– Лидочка, я в восторге. Лидочка, я так вас люблю, прямо дышать больно.
– Не врите, Теткин, и не меня вовсе вы любите, а Лору.
– Ну что Лора. Она, конечно, женщина, а все-таки...
– Она вас любит.
– Знаю. Вы думаете, я не ценю? Я даже сам ее люблю' честное слово. Я это только недавно выяснил. Определенно люблю.
– Ну, Теткин, как это мило! И очень облегчает мою задачу. Вам просто необходимо жениться. Годы идут, вот вы уже облысели, а дальше еще хуже будет: старость, болезни.
– Я еще не совсем облысел, – обиделся Теткин. – Это у меня так, проплешина.
– Не проплешина, а переплешина. Простите, Теткин, я нечаянно. Важно то, что вы один, всегда один. Некому о вас позаботиться. Смотрите, вот и рубашка на вас грязная.
– Правда, Лидочка, правда, умница. Я и сам об этом начал задумываться.
– Вот видите! А тут рядом с вами будет верный, любящий человек. Жена. Лору я знаю, она очень хорошая.
– Разве я спорю?
– Тогда в чем дело?
– Мать она. Двое детей.
– Так это же отлично: двое детей! Когда еще вы своих вырастите, а тут все готово, двое, да еще какие прелестные: Маша и Миша. Как мячики.
– А вы их знаете?
– Нет, представляю себе.
– И верно, прелестные, – согласился Теткин.
