– Я со всеми лично знаком. А что? Привести его завтра к тебе?
Тысячный осклабился.
– Ну, эта службишка – не служба, как говаривал Конек-горбунок в аналогичных ситуациях. Значит, заметано. Я обеспечу тебе генерала, а ты обработаешь картограмму. Идет?
Скворцов тут же пошел обеспечивать генерала. В успехе он не сомневался. Организовывать взаимодействие – это была его стихия, можно сказать, профессия. Позвонить, связаться, выколотить – это он любил.
Ему сразу же повезло: в коридоре стояла группа офицеров и в центре генерал Сиверс. Он что-то рассказывал, все смеялись.
– Здравия желаю, товарищ генерал. Разрешите присоединиться?
– Сколько угодно. Ведь у нас свобода собраний.
Офицеры стояли кучкой, среди них лейтенант Чашкин с милым выражением готовности к смеху на молодом открытом лице. Он так и ел Сиверса глазами.
– И вообще, – продолжал Сиверс, – в периодической печати иной раз находишь дивные вещи! Вот, например, читаю я намедни вашу областную газету и что же вижу? На второй странице – большой заголовок: 'Досрочно выполним первую заповедь!' Я глазам не поверил. Я все-таки в гимназии учился в хоть имел по закону божьему четверку за вольнодумство, но первую заповедь помню: 'Аз семь господь бог твой, и да не будут ти бози иные разве мене'. Что в переводе на современный язык означает: 'Я – господь бог твой, и пусть у тебя не будет других богов, кроме меня'. Хорошенькое дело! И это самое нас призывают досрочно выполнить!
Офицеры засмеялись, но как-то недружно.
– Товарищ генерал, – сказал Скворцов, – можно вас на два слова?
Кучка офицеров растаяла.
– Тут у меня одно неслужебное дело. Начальник ЧВБ, майор Тысячный...
– А, этот художник? Талантливый человек.
– Так вот, этот талантливый человек завтра свои именины празднует, очевидно, Алексея, божьего человека, а возможно, рожденье, которое в просторечии тоже называется 'именины', и одержим желанием вас пригласить.
– Свадебным генералом?
– Просто генералом. Беда в том, что он – нежная натура, робок и чувствителен, как истинный художник, и сам обратиться к вам не решается. Поручил эту миссию мне. Вы согласны?
– Отчего же? Почту за честь.
...'Службишка' действительно оказалась 'не службой'. Даже досадно немножко. Скворцов любил героические дела, которые никто не мог сделать, кроме него.
Майор Тысячный, холостяк, жил не на казенной квартире, как другие офицеры, а снимал частную на самой окраине Лихаревки у хозяйки-вдовы с пятнадцатилетним сыном. Говорил, что ему так удобнее. Вдова была нестарая, робкая женщина с большими глазами, до того восхищенная и порабощенная своим жильцом, что просто глядеть было жалко.
Сегодня Тысячный принимал гостей. Хозяйка ради такого случая отдала ему свою половину дома. Убрано все было до полного блеска, до ослепления: крашеный пол натерт воском, половики разостланы, каждый фикус умыт. Майор Тысячный, в гражданском сером костюме, поскрипывая новыми разрезными сандалетами, лично встречал каждого гостя:
– Спасибо, касказать, не побрезговали.
Гостей было много, человек тридцать, местные и командировочные. За стол пока не садились: ждали генерала. Когда появился Сиверс, Тысячный прямо окоченел от восторга и так вдохновенно произнес свое 'касказать', что других слов не понадобилось.
– А ну-ка, ротмистр, покажите свои картины. Я ради них, собственно, и пришел.
Зачем Сиверсу понадобилось назвать майора Тысячного 'ротмистром' неизвестно, но выходило почему- то складно. Тысячный смутился:
– Я, касказать, самоучкой, товарищ генерал. Только в личное время, касказать, в шутку.
– Тем более интересно. Будь вы художником-профессионалом – другое дело.
Тысячный провел генерала в свою горницу – просторную, хоть и низковатую, в четыре окна. Здесь тоже все было начищено и вылизано до блеска. На черном клеенчатом диване выстроились подушки с девицами, оленями и розами. Каждая подушка была взбита, расправлена и стояла на ребре по стойке 'смирно'. На бревенчатых стенах, вперемежку с фотографиями, изображавшими хозяйкину родню, младенцев и покойников, висели картины. В них чувствовалась та же диковатая, тупо вдохновенная кисть. Особенно один закат так и притягивал: мрачный, замкнутый, а на нем – стога...
– А что? У вас талант! – сказал Сиверс.
Тысячного прямо повело:
– Касказать, шутите, товарищ генерал.
– А вы не продаете своих картин? Я бы купил, например, эти стога. Какую цену назначите?
– Что вы, товарищ генерал... Какая цена? Это, касказать... я вам, касказать... так просто... от души...
– Неужто подарить хотите?
– Так точно, товарищ генерал. Касказать, буду рад.
– Ну, спасибо, если не шутите.
Тысячный почтительно отколол от стены картину, свернул ее в трубочку и, кланяясь, вручил генералу.
– Премного благодарен, – сказал Сиверс. – Эта картина будет висеть в моей комнате на видном месте.
Тысячный не нашелся что ответить и только пробормотал:
– Прошу, касказать, к столу. Чем богаты.
В соседнем помещении был накрыт стол. Скатерти и вышитые полотенца блистали крахмальной белизной. В графинах отсвечивала водка, в бутылках темнело плодоягодное – для женщин. Толстыми слоями нарезанная колбаса, жареный поросенок с живыми ироническими глазами. Под пристальным взглядом поросенка гости стали рассаживаться. Хозяйка стояла у двери с лицом, полным торопливой готовности. Тысячный хлопотал около генерала, поддерживая его под локоть. Сиверс, впрочем, довольно бесцеремонно его стряхнул.
В конце концов гости расселись, разложили на коленях полотенца, налили стаканы и лафитнички в замерли в ожидании.
– Паша, произнеси, – попросил Тысячный.
Ничего не поделаешь – придется произносить. Скворцов стихийно на всех сборищах становился тамадой. Он встал не без труда, потому что был зажат между двумя дамами, постучал по графину и поднял стаканчик:
– Разрешите, товарищи, предложить первый тост. Мы здесь собрались по приглашению нашего друга и именинника Алексея Федоровича Тысячного. Кто такой Алексей Федорович? Вы думаете, он скромный деятель военной науки, начальник ЧВБ – и только? Ошибаетесь! Перед нами – крупный художник, основатель нового направления в живописи. Может быть, мы еще увидим его полотна в Третьяковской галерее. Ура, товарищи!
– Ура! – закричали гости.
Тысячный со стаканом в руках двинулся в обход стола. Толстые слезы стояли в его глазах, стакан дрожал и плескался. Майор Красников размышлял вслух:
– А что? Может быть, он и правда художник, а мы его не понимаем из-за пробелов общего развития.
Генерал Сиверс обнял Тысячного и троекратно, по-русски, облобызал. Тут общий восторг дошел до предела. Хозяйка заплакала и убежала.
Почествовав Тысячного, гости уселись и истово начали пить и закусывать. Гвоздем стола был соленый
