Действительно, генерал двинулся в сторону дома мелкой боковой приплясочкой, отдаленно напоминающей мазурку. Оставшиеся внимательно следили, как удалялась в лунном свете темная подпрыгивающая фигура, сопровождаемая голубым облачком пыли.
– Что только делается! – вздохнула Лора.
– А что? Прекрасная идея, – закричал Теткин. – Может быть, я тоже желаю пойти домой какой-нибудь этакой румбой. – Он сделал несколько фантастических па.
– Это жалкое эпигонство, – держась изо всех сил, сказал Скворцов. Хорошо, что связную речь он терял в последнюю очередь.
– По домам, по домам! – вытанцовывал Теткин. – Девицы-красавицы, за мной!
Девицы-красавицы – Лора, Томка и Лида – шли за Теткиным, как куры за петухом. Скворцов прицепился было к ним, но Лида его отослала: им – в деревянную, ему – в каменную. Как он добрался до каменной – неясно. Кажется, светила луна, он шел, наступал на свою тень и смеялся. Потом был провал. Каким-то непонятным скачком он вдруг очутился у себя в номере. Соседи спали беззвучным сном трезвенников. Косая, извилистая трещина пересекала стену. Он сел на свою кровать. Кровать заговорила. Она спросила: 'А ты как?' – 'Ничего', – ответил Скворцов, стянул сапоги, добрался головой до подушки и сразу заснул.
А майор Тысячный, проводив гостей, постоял, сжав губы, у разоренного стола, сказал хозяйке: 'Уберешь завтра' – и прошел к себе в горницу. Пьяным он уже не казался. Он поглядел на пустое место, где висели стога, сел за свой рабочий, так называемый письменный стол, отпер ящик и вынул папку. Развязав папку, он взял оттуда лист бумаги и стал писать.
'За сегодняшний вечер, – писал Тысячный, – генерал С. четыре раза проявлял объективизм...'
– Все ясно, – сказала Томка и зажмурила правый глаз.
– Ну что тебе ясно? Ровно ничего нет.
– Нет уж, Лида, ты не изображай. Передо мной изобразить трудно, многие пытались – не вышло. Я, ты знаешь, какая чуткая. Верно, Лорка, я чуткая?
– Оставь человека в покое, – ответила Лора. Она сидела с вышивкой на кровати, толстая, погасшая, и не вышивала, а ковыряла иголкой в зубах.
– Не нервируй, – крикнула Томка. – Не перевариваю, когда ковыряют. Ну чего ты переживаешь?
Лора вздохнула:
– Намекал вчера: погуляем, а сам вечером с Эльвирой в пойму пошел. И сегодня не видно. Верно, опять с ней.
– Подумаешь, с Эльвирой! Стоит из-за этого ковырять! А ты плюй, вот моя теория. Этим ты его больше приковать сумеешь. Я мужчин знаю, для них хуже всего переживания. Или отношения выяснять. Уже не говоря плакать. Честное слово, я при муже слезинки не выронила. А ты хоть ее видела, эту Эльвиру?
Лора кивнула.
– Красивая хотя бы?
– Спина ничего.
– А лицо?
– Не разглядела. Они так быстро мелькнули – раз, и все. Нет, видно, он с ней на серьезном уровне пошел.
– Он ведь тебе предложение сделал, – напомнила Лида.
– Это не считается. Он же был выпивши. Сделал и забыл.
– Ну, знаешь, – возмутилась Томка, – ты как христианка: не можешь постоять за свои интересы.
– А чего за них стоять? Если любит – сам должен помнить, а не любит зачем он мне? Сама виновата – поверила. Когда выпивши – он не отвечает.
В дверь постучали.
– Войдите!
Появился Скворцов:
– Здравствуйте, это я.
Сказано это было так, словно своим появлением он должен был сразу, безотлагательно, сию минуту всех осчастливить.
– Лидия Кондратьевна, вы готовы? Я, как видите, в полной парадной форме.
Томка хихикнула: Скворцов был в гражданском и выглядел довольно неприглядно. Помятый белый китель с дырочками от погон, коротковатые спортивные брюки, тапочки на тощих вихрастых ногах. От его обычной военной подтянутости оставалась только зеркальная бритость.
– Тамара Михайловна, вы, я вижу, потрясены моим изысканным туалетом.
– Тоже скажете! В военном вы в сто раз интереснее.
– Алмаз чистой воды сверкает и в простой оправе.
Томка залилась русалочьим смехом.
– Люблю ваш смех, Тамара Михайловна! К сожалению, только вы и цените мое остроумие.
– Идти так идти, – сказала Лида.
– Куда ж вы, бедные, по такой жаре? – спросила Лора.
– В оплот мировой цивилизации – райцентр Лихаревка, – ответил Скворцов. – Боевая задача – ознакомиться с рыночной конъюнктурой и, если удастся, что-нибудь приобрести. А жара самая нормальная – сорок в тени, пятьдесят на солнце. Я, как тощий петух, жары не боюсь, только чаще кукарекаю.
Томка зашлась окончательно.
– Идемте, Павел Сергеевич, – сказала Лида.
– Ну что ж. До свиданья, девочки, побеседовал бы с вами еще, да видите – нельзя. Будьте здоровы!
Дверь закрылась.
– Ревнует, – сказала Томка. – Видела, как нахмурилась?
– А ты зачем его заманиваешь?
– Просто так. Дурная привычка. Надо будет над собой поработать. Дружба, я считаю, выше всего, выше даже любви. А мне майор Скворцов даже не особо как-нибудь нравится, просто симпатичен, и не более. Развитый офицер, цитат много знает, и юмор у него есть, я это ценю. Но чтобы что-нибудь такое нет.
А Скворцов и Лида шли под солнцем, по пыльной дороге в сторону Лихаревки.
– Вы сердитесь? – спросил Скворцов. – Я что-нибудь не то накукарекал?
Лида засмеялась:
– Кукарекайте себе на здоровье. Мне-то что?
– Если что не так, я готов... Только скажите, куда мне меняться, и я изменюсь, честное слово.
– Никуда не надо меняться. Впрочем, нет, забыла. Сегодня вы сказали: 'пятьдесят на солнце'. Никогда больше так не говорите. Ведь термометр на солнце показывает вовсе не температуру воздуха, а...
– ...свою собственную температуру, – перебил Скворцов, – а он накален солнцем, конвекция, лучеиспускание и те де и те пе. Все знаю. Это я так сказал, для красного словца. Женщины это любят: 'пятьдесят на солнце' – и глаза круглые.
– А вы многое говорите для круглых женских глаз...
– Есть такой грех.
Идти было километра два с половиной. Солнце и в самом деле палило жестоко. Дорожная пыль обжигала сквозь подошвы – наверно, в ней можно было испечь яйцо. При каждом шаге из-под ног поднимались пухлые облачка, похожие на разрывы шрапнели.
Сзади послышались ворчание и лязг.
Они отпрянули на обочину. С кастрюльным дребезгом к ним приближался грузовик, а за ним, до половины заслоняя небо, двигалась желто-серая пылевая завеса. Грузовик дохнул раскаленной вонью, завеса надвинулась, солнце исчезло, дышать стало нечем – густая пыль завладела всем. Это продолжалось несколько минут, после чего наступил как бы рассвет – в видимости и дыхании.
– Ну как вы, живы? – спросил Скворцов.
– Ничего. Только на зубах скрипит.
– Да, здешняя лессовая пыль, – дело серьезное. Долго не оседает и вообще... Кстати, какое у вас
