баков. Взрыватель не сработал. Видимых признаков пожара не было. Чтобы сохранить ценную мишень, принял решение извлечь и обезвредить снаряд. Попытка не удалась. Произошел самопроизвольный взрыв, по-видимому в результате нагревания. Самолет воспламенился. При взрыве ранен старший научный сотрудник Теткин. Отправлен в госпиталь машиной. Доложил майор Скворцов.
Генерал Сиверс посмотрел на догорающий самолет и сказал:
– Вот за...цы.
Первое августа. Последний день командировки. Вылет в девять тридцать Москвы.
Майор Скворцов кончил укладывать вещи. Нехитрое дело: бритвенный прибор, эспандер, трусы, две колоды карт, одеколон, мыло – вот и все. Главное, ничего лишнего. Чемодан маленький, как портфель.
Не забыть побриться перед отъездом. Он позвонил на метео:
– Как у вас с погодой?
– Нормально. Пять – семь метров в секунду.
– Полеты разрешены?
– Так точно.
Значит, летим. Все в порядке. Времени вагон.
...В самолете будет холодно, я накрою ее и себя чехлом от мотора и будем сидеть плечом к плечу до самой Москвы. А дальше? Там видно будет.
Скворцов начал бриться. Он, не торопясь, взбил мыльную пену в тазике (он любил, чтобы много пены), намылился, взял бритву и провел по щеке. В дверь постучали.
– Войдите.
Вошла Лида Ромнич. Он вздрогнул и порезался.
– Вы? – сказал он, опуская бритву.
Она молча глядела на него. Какой же он странный – с пеной до самых глаз. А глаза – серьезные, в лохмах ресниц. Красивые. По пене – извилистая красная дорожка.
– Вы, кажется, порезались.
– Это ничего. Простите.
Он взял вафельное полотенце, вытер лицо, так и стоял, с полотенцем в руках.
– Павел Сергеевич, дело в том... Я сегодня не лечу. Прислали продление командировки. Сейчас еду в поле. Пришла попрощаться.
Он стоял, постепенно бледнея, и вдруг сказал:
– Любимая, что же нам-то с вами делать, а?
– А ничего, – быстро ответила Лида. – Ничего нам с вами делать не надо.
– Верно, – сказал Скворцов. – Делать нам с вами, пожалуй, нечего.
– Ну, вот. Мне сейчас пора ехать, и я вас больше не увижу, так давайте попрощаемся.
Он взял ее за руку и посмотрел в глаза.
– Нечего, нечего, – сказала она. – Нечего вам на меня смотреть.
– Ну, будьте здоровы.
– И вы.
Лида сбежала с лестницы, села в газик и хлопнула дверцей:
– На десятую, пожалуйста.
– А товарищ майор? – спросил Тюменцев.
– Он не едет. Он сегодня в Москву улетает.
– Как же так? А я не знал.
Тюменцев даже побледнел под своим пухом и повторил:
– Как же так?
– А вот так. Поедемте.
Тюменцев медлил, что-то искал у себя под ногами и вдруг спросил:
– А вы не имеете против, если я зайду с товарищем майором попрощаться?
– Пожалуйста. Я подожду.
Тюменцев постучался в номер.
– Войдите.
Майор Скворцов стоял с полотенцем в руках.
– А, это ты, Игорь. Так ведь еще рано. Через полчаса поедем.
– Товарищ майор, меня на десятую разнарядили. Вас, наверно, Букин повезет.
– А ты что?
– Проститься зашел. Извиняюсь, товарищ майор.
– Да, да. Проститься. Очень хорошо, что зашел. Садись, Игорь.
– Некогда, товарищ майор.
– Постой. Папиросы возьми.
– А как же вы, товарищ майор?
– Обойдусь. Бери, бери.
Тюменцев взял папиросы.
– Будешь в Москве – заходи, звони. Вот тебе адрес, телефон.
Тюменцев бережно сложил бумажку и сунул ее за борт пилотки.
– Разрешите идти, товарищ майор?
– Иди. Всего тебе. Будь здоров. Руку давай.
Они попрощались за руку. Тюменцев вышел.
По дороге на десятую площадку он был молчалив. Нет, не так хотел бы он попрощаться с майором. А как? Он и сам не знал. Он вел машину и придумывал варианты. Вот как он должен был сказать: 'Товарищ майор, вы такой человек, прямо редкий человек. Если бы все люди у нас были такие, можно было бы строить коммунизм'. А майор ответил бы: 'Спасибо, Игорь. И я тебя полюбил. Хотел бы я иметь такого сына. Желаю тебе больших успехов в учебе и личной жизни'. Нет, так бы майор не сказал. Он бы сказал по- другому...
И всю дорогу Тюменцев маялся, придумывая свой разговор с майором Скворцовым, но так и не придумал.
А Лида Ромнич смотрела в степь: она лежала кругом, истерзанная огнем и солнцем, расстрелянная, замученная, потерявшая облик земли.
Ефрейтор Букин довез его до аэродрома. Скворцов вышел из машины и присоединился к группе ожидающих. В центре ее стоял генерал Сиверс, а перед ним, навытяжку, – полненький капитан с красными ушами.
– Паа-слуш-те, капитан, – говорил Сиверс врастяжку, с каким-то даже гвардейским акцентом, – вы знаете, какая разница между мужчиной и женщиной?
Капитан, на мгновение озадаченный, что-то сообразил и расплылся:
– Знаю, товарищ генерал.
– Да нет, что за пошлость. Кроме той элементарной разницы, о которой вы сейчас подумали, есть еще одна, более существенная. Знаете вы ее?
– Никак нет, товарищ генерал.
– Так знайте. Разница в том, что мужчина застегивается слева направо, а женщина – справа налево. Теперь поглядите на себя и наглядно убедитесь, что вы – женщина.
Капитан уставился на свои двубортный китель, растерянно пошевеливая то правой рукой, то левой.
– Экой вы бестолковый, – сказал Сиверс и перестегнул ему китель на другую сторону. – Советую заучить, где правая сторона, а где левая. Поняли?
– Понял, товарищ генерал.
– И больше никогда так не застегивайтесь. Вы же называетесь: офицер. Уважение к форме – часть воинской доблести. Вам когда-нибудь говорили о русской воинской доблести?
Капитан оживился:
– Мы – наследники Суворова...
