— В том-то и беда-с! Он мне не станет советовать и приказывать, это хорошо-с, но и моего совета не послушает. А это худо-с! Между армией и флотом легла пропасть. Представьте себе, я был у него, чтобы доложить о нашем несчастье. Докладываю, а он молчит и что-то нюхает из флакона. Так я и откланялся, удостоенный только легкой иронической улыбки. Я спросил Таубе: «Что это такое? Что он нюхает?» — «А! — ответил мне лейб-медик не без улыбки. — Это новое лекарство, полученное сегодня с фельдъегерем от государя». Извольте-с видеть: золотой раствор, золото в трехмиллионном разведении. Гомеопатическое лекарство. Очень помогает от уныния. Унылого меланхолика превращает в пылкого сангвиника: человек готов на самоубийство, а нанюхается — и пойдет плясать трепака-с!
— У светлейшего скептический ум! Может ли он верить в такой вздор?!
— Вздор? Конечно-с! Но эти люди иронического склада легко поддаются всяким вздорным влияниям. И не верит и сам знает, что вздор, а нанюхается — и пойдет куролесить.
— Да, это самый слабый пункт нашей обороны, — согласился Тотлебен.
— Слабый пункт выше и дальше: в Петербурге, в Зимнем дворце. Государь все еще пишет светлейшему: «Не унывай, Меншиков!»
— Вероятно, он нюхает в Петербурге то же лекарство?
— Возможно-с. И он подает оттуда, за две тысячи верст пути, советы. Шесть дней туда, шесть дней назад — две почти недели. Не есть ли это глупость — руководить так войной?..
— Да-с, — протянул Тотлебен, — неумно!
— Больше-с: подло! Вы считаете: мы сегодня победили. Согласен. Но «они» вдруг начнут куролесить и все испортят... «Они» могут погубить армию, флот, Севастополь — Россию...
Тотлебен промолчал и тронул коня. Всадники поднялись на Малахов курган. Матросы встретили их криками, покрыв раскатами «ура» медные голоса оркестра.
Усталь сморила Анну; она повалилась на постель и уснула не раздеваясь. Хоня вернулась из госпиталя, и сестры упросили ее не ложиться спать, посторожить дом, пока они «сбегают на минутку» на курган — надо узнать, что сталось со Стрёмой, да и Веня пропал.
На кургане работы уже кончались, когда туда пришли сестры. Матросы, арестанты и народ занимались уборкой мусора, щебня, заравнивали ямы, вырытые снарядами, и утаптывали землю. Около подметенных пушечных платформ артиллеристы аккуратно укладывали в пирамиды ядра.
То место, где упал раненый Корнилов, кто-то догадался отметить крестом, сложенным из мелких ядер. Тщательно вычищенную покатую площадку все обходили стороной. Ее успели посыпать песком. Кругом стоял народ. Люди тихо говорили, глядя на эту отметину, о разных случаях минувшего дня.
Поодаль от этого места, у подножия башни, на скамейке лицом к месяцу сидел Нахимов. По бокам его сидели Истомин и Тотлебен. Они отдыхали, перекидываясь изредка словами.
Музыка кончилась. Оркестранты построились по два в ряд. Капельмейстер скомандовал: «Шагом марш!» Музыканты, поблескивая трубами при свете месяца, пошли с батареи. Арестанты гасили в песке факелы, которыми светили музыкантам.
— Стой! Кто идет? — раздался внезапно тревожный оклик сигнальщика.
— Матрос! — ответил голос из-за вала.
Народ кинулся к банкету, где стоял сигнальщик. На гребне вала появилось три человека, за ними четвертый, чем-то нагруженный.
Из толпы послышались крики и смех. Народ двинулся к тому месту, где сидели на скамье адмиралы и инженер-полковник. Перед скамьей толпа остановилась.
— Дайте факел! — крикнул кто-то.
Два факела осветили странную картину. Перед Нахимовым стоял с закрученными назад руками и широко раскрытым ртом человек исполинского роста. Светлые глаза его светились гневом. Шею великана охватывала петлей веревка. Один конец слегка натянутой веревки держал Стрёма, другой конец — юнга. За ними стоял Михаил Могученко со штуцером на правом плече и пестрым пледом под мышкой левой руки.
— Что такое? — воскликнул изумленный Нахимов. — Снять петлю! Развязать руки!
— Есть снять петлю! — ответил Стрёма.
Веня чмокнул с сожалением, бросив свой конец веревки. Зато Михаил передал ему штуцер, а сам кинулся развязывать руки великана.
Освобожденный великан сорвал с шеи петлю и, вынув изо рта свернутую в тугой комок тряпку, с отвращением швырнул ее на землю.
— Стрёма, доложи! — приказал Нахимов.
— Был в секрете с Михаилом Могученко и юнгой, охотниками. Мы сговорились — братишкам живого англичанина показать. А то он нас целый день бьет, а какой он, мы еще не видали. Подползли. Стоит вот этот, зевает, на месяц поглядывает — видно, ему скушно, — скоро ли рассвет будет. Штуцер под мышкой на весу держит. Как его взять? Сомнительно! Кругом тишина. У нас музыка. А он поглядел, поглядел, разостлал одеяло — вон оно у Миши под мышкой, — лег, отдохнуть вздумал. Мы тут его мигом и накрыли: пикнуть не успел! В рот кляп забили, руки скрутили. Я ему: «Гу! Гу!»[18] — идти надо, показываю ему в нашу сторону. А он лежит себе. Знает, рыжий кот, что скоро придут его проверять. Что делать? Нести? Тяжело. Наладил я ему петлю. Конец я захватил на случай. «Веня, — говорю, — бери». Потянул я. Он захрипел. Я ему: «Будьте ласковы, вставайте. Гу! Гу! Только у меня ни гу-гу». Ведь понял! Встал, пошел. Вот он — можете полюбоваться!..
— И есть чем! — улыбаясь, заметил Нахимов. — До чего хорош!
— Девушек-то вперед пропустите, братцы! — весело крикнули из толпы.
Поднялась возня. Женщин вытолкнули с веселым смехом в первый ряд.
— Ах, батюшки, стыд какой! — закричала Маринка. — Мужик, а в юбке!
Великан тряхнул рыжими кудрями и улыбнулся, взглянув в лицо Маринки.
Пестрая суконная сборчатая юбка едва достигала его колен, открывая голые волосатые икры. На ногах — клетчатые чулки и крепкие туфли из некрашеной кожи. Вся нижняя часть одежды пленного резко отличалась от верхней: он был в короткой куртке с узкими рукавами и большими пестрыми эполетами, вроде тех, что у русских барабанщиков. Под погон на правом плече подвернута широкая ременная перевязь для патронной сумки. С левого плеча свисал широкий шарф.
— Вы стрелок шотландской гвардии? — спросил Нахимов пленника по-английски.
— Да, сэр! — с готовностью ответил пленник.
— Какой части?
— Дивизии герцога Кембриджского, бригады генерала Бентинка, стрелок шотландской гвардии Малькольм Дуглас, если вам угодно знать, сэр!
— Очень хорошо, мистер Дуглас. Я адмирал Нахимов.
Шотландец вытянулся и сказал:
— Ваше имя, господин адмирал, с почетом упоминается в английских газетах.
— Ну, это слишком лестно для меня... Вы лоулендер[19], насколько я вижу? — продолжал спрашивать Нахимов.
— Корабельный плотник из Гринока, господин адмирал.
— Почему вы воюете с нами? Вам ясны цели этой войны, мистер Дуглас?
— Воюет Англия. Англичанам русский флот — бельмо на глазу.
— Но ведь вы тоже англичанин...
— Горный поток не признает родства с ведром воды, зачерпнутым из него!
— Хорошо-с! Очень хорошо-с! — по-русски одобрил Нахимов и продолжал спрашивать по- английски: — Зачем же вы поступили в солдаты? Вас напоили в кабачке вербовщики?
— Нет, господин адмирал, я хотел уехать из дому как можно дальше. Это мое личное дело.
— Ну, что же, надеются у вас овладеть Севастополем и русским флотом?
— Сегодня нам читали самый свежий номер «Таймса», полученный из Лондона. В нем напечатано, что мы уже взяли Севастополь две недели тому назад и что русский император бежал в степи, где-то между Москвой и Казанью.
