Веня тряс шапку, заглядывая внутрь, где на дне катались и подпрыгивали трубочки.
— Не тяните, братцы, время. Пора и к чарке да борщу! Начинай хоть ты, Передряга!
Передряга решился, вынул, не глядя в шапку, трубочку, развернул — пустой... После Передряги вытянул жребий Иван Степенный — и тоже пустой. Теперь дело пошло быстрее — каждый торопился испытать счастье и освободиться от досады ожидания. Долго выходили пустые номера — в шапке оставалось семнадцать номеров, когда бывший котельщик с завода Берда достал из шапки первый жребий с крестом.
— Первый крест достается Петру Сумгину. Писарь, пиши! Записали! — провозгласил Антонов и, показав всем квадратик с крестом, написал на обороте: «Сумг».
Вслед за Сумгиным жребий с крестом достал молодой матрос с курчавой челкой, «кандибобером» зачесанной на лоб, — он, увидев метку на своем жребии, растерянно огляделся и захохотал.
— Чему рад? — прикрикнул на матроса Антонов. — Обрадовался, дурень, счастью!
Тут со скамьи поднялся Мокроусенко. Матросы зашумели. Не только те, кто мог вытянуть жребий с крестом, но и те, кто уже вытянул пустой, — все устремили на шапку Вени нетерпеливые взоры.
— Юнга, тряси! Что, руки у тебя отсохли?
Но Веня, если б даже он и не хотел, все равно тряс бы шапку: руки у него дрожали.
Мокроусенко зажмурился и, достав из шапки жребий, протянул, не развертывая, Антонову.
— Нет, ты сам разверни.
Мокроусенко развернул бумажку.
— Крест! Ах ты! — воскликнул, всхлипнув, Мокроусенко, и так жалостно, что все матросы, кроме Антонова, громыхнули раскатистым смехом.
— Третий крест достался шлюпочному мастеру Мокроусенко Тарасу. Писарь, запиши. — И Антонов написал на третьем жребии с крестом: «Мокроус». — Записали. Юнга, перестань трясти...
— Руки, дяденька, трясутся...
— Высыпай, что осталось, на стол.
Антонов пересчитал вытряхнутые из шапки трубочки.
— Пятнадцать жребиев...
Матросы внимательно следили за руками боцмана, пока он развертывал до последнего и показывал пустые жребии. К Мокроусенко со всех сторон тянулись руки, протягивая булавки. Мокроусенко взял одну и приколол «Георгия» рядом с медалью.
— Правильно судили, друзья?
— Правильно, правильно!
— Кавалеры, слушай меня! — зычно, «на весь рейд», загремел Антонов. — Не чваньтесь, что-де «у меня знак, а у тебя нет». Смотрите в глаза товарищам смело и ясно, как раньше смотрели. С крестом или нет на груди, будем стоять за Севастополь, за Россию, за русский народ!
Хоня первая покинула отцовский дом. Ухаживая за больным, она схватила в лазарете тифозную горячку. Болезнь скрутила девушку с непостижимой быстротой. Она слегла в воскресенье на шестой неделе великого поста, на другой день после перемирия.
В лазарете к ней приставили ухаживать одну из сестер милосердия, приехавших с академиком Пироговым из Петербурга. Несмотря на хороший уход и лечение, Хоня умерла через сорок часов.
Веня узнал о смерти Хони в среду вечером. В это утро он пробовал со Стрёмой и Михаилом свою мортирку на Камчатском люнете. Ее перекатили туда и поставили рядом с большой пятипудовой мортирой, из которой теперь палил Михаил, после того как убило старого комендора. Веня невыносимо страдал от такого соседства: рядом с большой мортирой его «собачка» казалась игрушкой. Но и для нее нашлись бомбы подходящего калибра — такие мортирки и в Севастополе были, а не только у французов. Нашлись для мортирки и запальные трубки с теркой. Все это утешило Веню.
Слух о том, что юнга Могученко-четвертый собирается «палить», достиг ушей Бобра и Репки. Они пришли на люнет: первый из юнг с тайной надеждой, что все это «одни враки», второй — что если не враки, то или мортирка не выпалит, или, что еще лучше, ее разорвет. Юнг ждало полное разочарование. Они увидели, что все на батарее, в том числе и Могученко-четвертый, заняты делом: батарея готовилась послать в неприятельские окопы очередной залп. Стреляли с севастопольских батарей теперь несравненно реже, чем в начале осады, потому что приходилось беречь порох и снаряды.
Веня, издали завидев Бобра и Репку, поправил на груди медаль и небрежно поставил ногу на хвост своей «собачки». Бобер и Репка подходили к Вене несмело. От зимнего нахальства у них не осталось и следа. Еще бы! Они давно знали, что Могученко-четвертый — форменный юнга, был на вылазке, получил за то медаль и вот хочет из французской пушки по французам же и палить! Репка еще не видел мортирки, поэтому попробовал держать прежний фасон.
— Здорово, Могучка!
— Здравствуй, Репка! — ответил юнга Могученко-четвертый.
— Говорят, будто тебе кто-то пушку подарил. Где ж она?
— Не «подарил», а я сам добыл.
— Да где ж она? — смотря по верхам, недоумевал Репка.
— Разинь-ка зенки-то!..
— Батюшки мои, да ее и не видать сразу! — примериваясь глазами то к мортире Михаила Могученко, то к «собачке» Могученко-четвертого, говорил Репка.
Матросы собрались около юнг и серьезно, даже мрачно слушали их разговор. Только один Михаил, встретясь глазами с Веней, тихо улыбался, одобряя брата. Веня любил у Михаила эту улыбку, ласковую и насмешливую вместе. Она делала Михаила удивительно похожим на Хоню: оба они и на сестер, и на мать, и на Веню, и даже на батеньку смотрели с одинаковой усмешкой, как будто знали что-то такое очень важное, чего, кроме них, никто не знает. Светлыми глазами Михаил говорил брату: «Ну-ка, ну-ка, что ты ответишь ему?»
— Она у меня, конечно, маленькая, — сказал Веня, — а попробуй подыми... А я ее на плече принес...
— Ну да, еще соври!
— Так откуда же она взялась?
Против этого Репка ничего не нашелся ответить. Веня, торжествуя, прибавил:
— Ну, один не можешь, попробуй с Бобром вдвоем! А мы поглядим.
Бобер с готовностью согласился. Как ни кряхтели юнги, а не могли поднять мортирку.
— Дурачье! — сказал Веня. — Она ведь заряжена. А она у меня одного пороху берет пятнадцать пудов да еще бомба! Вот выпалю, тогда и попробуйте!
Веня посмотрел, зайдя сзади, не испортили ли юнги, ворочая пушку, прицел.
— А у тебя, кавалер, как дела? — спросил Веню подошедший мичман Панфилов.
— Все в порядке, ваше благородие!
— Значит, можно палить... По местам! Эй, сигнальщик! — крикнул Панфилов. — Ты, главное, смотри, куда упадет бомба из орудия Могученко-четвертого...
— Есть! — ответил сигнальщик.
— Тойди! — крикнул Михаил, взяв в руку шнур запала.
Матросы отскочили.
— Тойди! — повторил, сердито глянув на Репку и Бобра, юнга Могученко-четвертый, держа в руке свой шнурок.
Репка и Бобер отскочили.
— Пали! — подал знак Панфилов.
Одновременно оба Могученки дернули каждый за свой шнурок. И большая и маленькая пушки выпалили сразу. Оглушенный громом залпа, Веня даже не расслышал, как тявкнула его «собачка». Да полно, уж не осечка ли? Нет, «собачка» как следует отпрыгнула, и из пасти ее шел еще дымок...
Веня пробанил мортирку и накатил.
