— Сигнальщик, видишь?
— Вижу! Сию минуту... Вот...
Донесся гул дальних взрывов.
— Бомба Могученко-четвертого, — весело крикнул сигнальщик, — взорвала у французов на батарее зарядный ящик!
Веня нахмурился — это уж явная насмешка. Веня знал, что бомбу из его мортирки может донести только до первой французской параллели — шагов на триста, а батарея от люнета не ближе тысячи шагов.
«Смеются, черти!» — подумал Веня, но справился с собой и, прищурясь, посмотрел на Репку и Бобра. Юнги стояли с открытыми ртами.
— Молодец, кавалер! — Панфилов хлопнул Веню по плечу. — Для начала хорошо...
— Будешь еще палить? — почтительно спросил Репка.
— На сей раз довольно! — ответил Могученко-четвертый и надел на морду своей «собачки» чехол из парусины, сшитый по его заказу Наташей.
Веня немножко хитрил. Он насилу выпросил у Панфилова три фунта пороху, чтобы попробовать свое орудие. Просить еще об этом? Нечего и думать...
Репка протянул Вене руку:
— Счастливо оставаться, кавалер. Приходи к нам на батарею. У нас тоже найдется что показать.
— Приду, приду, если служба позволит! — снисходительно говорил Веня, пожимая руки Репке и Бобру.
Юнги ушли с люнета.
— Ваше благородие, дозвольте отлучиться — дело есть.
— Ступай, обрадуй маменьку, расскажи ей, как палил. Про взорванный ящик не забудь, — ответил Панфилов.
Веня побежал через изрытое бомбами открытое место к Малахову кургану.
Дома Веня застал одну мать. Анна плакала и причитала, сидя у раскрытого чемодана Хони.
— Сынок мой маленький! — встретила она Веню, протягивая к нему руки. — Ушла от нас Хонюшка, свет очей моих...
— Куда ушла? К Панфилову, что ли? Мичман-то на батарее, — брякнул Веня.
— Мышонок ты мой глупенький! Совсем ушла от нас Хонюшка, во сыру землю ушла. Улетела моя ласточка сизокрылая! Умерла сестрица твоя... Покинула дом родительский! Скоро все мои пташечки разлетятся в разные стороны!
— А Ольга? А Маринка? А Наташа где?
— Обряжать сестрицу пошли — подвенечной фатой вместо савана покрыть мою доченьку ненаглядную. Знать, судил ей рок повенчаться с могилой сырой, а не с суженым...
Хоню похоронили на Северной стороне, высоко над морем, где устроилось новое кладбище для убитых и умерших во время войны. На похоронах, кроме своих, был адмирал Нахимов с адъютантами. Он простился с Хоней, проводив ее из церкви до пристани, где гроб поставили на баркас, чтобы перевезти через большую бухту. Когда баркас пристал к мостикам на той стороне, Веня увидел, что там стоят несколько женщин, повязанных белыми платками, а впереди — небольшого роста старый солдат в затасканной шинели и высоких сапогах. Шапку солдат снял, и ветер трепал на его голове косички редких волос. Веня подумал, что эти люди хотят на обратном баркасе переправиться на Городскую сторону. Но солдат, когда баркас причалил, поклонился гробу и отдал шапку одной из женщин: он хотел нести гроб. Михаил отдал ему свой конец холста. Солдат перекинул холст через плечо и понес гроб в гору вместе с батенькой, Стрёмой и Панфиловым, вчетвером.
Веня очень удивился, когда Маринка ему шепнула:
— Гляди, Веня, это Николай Иванович Пирогов...
Веня знал про Пирогова от Хони. Она мало, неохотно рассказывала про себя и про то, что делается в лазарете, до тех пор пока в Севастополь не приехал с отрядом сестер милосердия Пирогов. С той поры Хоня возвращалась домой уже не такая хмурая и измученная и непременно каждый раз что-нибудь говорила про Пирогова.
— У нас нынче принесли одного солдата с перебитой ногой, — рассказывала она однажды. — Ногу надо отрезать, а то человек помрет. Положили солдата на стол. Подошел Пирогов в клеенчатом фартуке, голова платочком завязана, рукава засучены. Весь в крови! Солдат как увидел Пирогова — кричать: «Караул!» Давай ругаться! А Пирогов на него как зыкнет: «Молчи, а то зарежу!» Солдат испугался и замолчал. Пирогов ногу отнял, сделал все, что надо, — солдат мучится, а все молчит. Больно ему страсть! «Ну, молодец, — сказал Пирогов, — жив будешь». А солдат ему: «Спасибо, ваше благородие. А что, можно теперь кричать? Дозвольте крикнуть хоть разок». — «Теперь кричи сколько душе угодно». Солдат и рявкнул во всю глотку и выругал Пирогова...
— Рассердился Пирогов-то? — спросил Веня.
— Нет. Посмеялся и пошел другому солдату операцию делать. А то вот еще что было в другой раз. Несут в лазарет раненого. Дежурный доктор взглянул и кричит: «Куда же вы его несете, он без головы!» Носильщики отвечают: «Ничего, ваше благородие, голову позади отдельно несут. Може, господин Пирогов ее приладит как-нибудь»...
— Это ты, Хоня, уж сказку говоришь, — усомнилась, слушая сестру, Ольга. — Это ты Вене рассказывай, он сказки любит.
— Сказку? А вот послушайте, милые, и сказку, какую солдаты про Пирогова сложили. Приехал как-то Пирогов, еще зимой это было, из города на Северную, до смерти уставший и голодный, — он тогда еще на Северной жил, на угольном складе. Вылез Николай Иванович из ялика, идет по грязи в гору. Едва ноги вытягивает. Того гляди, сапог в грязи останется. Темень страшенная. К дому подходит и видит — люди на конях стоят. Пирогов думал — казаки... Вдруг четверо прыгнули с коней, накинули Пирогову на голову мешок, он и крикнуть не успел, как скрутили его по рукам и ногам веревками. Перекинули Пирогова через седло, поскакали... Кто везет, куда везет — неизвестно. То в гору, то под гору, вброд через реку, опять в гору. Думал Пирогов, что и жив не будет, чувств почти лишился. Ну, слава те господи, остановились. Сняли Пирогова с коня, скинули с головы мешок, развязали, на ноги поставили. Видит Пирогов — кругом стоят чужие люди с ружьями. Приходит к Пирогову с фонарем человек, и тут Николай Иванович догадался, что привезли его в английский лагерь и перед ним стоит английский офицер. «Вы, — говорит, — нас извините, что мы с вами, господин Пирогов, так неучтиво поступили. Иначе было нельзя! Вы нам очень нужны. Вас желает видеть наш главнокомандующий фельдмаршал лорд Раглан. А пригласить вас к себе с полным почетом и уважением, как мы в войне состоим, он не может». Пирогов отвечает довольно сердито: «Раз меня князь Меншиков не уберег, вы можете со мной как с военным пленником делать что хотите. Только я очень устал, валюсь с ног, с утра не евши. В Балаклаву ни идти, ни ехать на коне не могу». — «Не извольте беспокоиться, господин Пирогов, у нас до Балаклавы построена железная дорога. Мы по ней возим на гору порох, пушки, снаряды и провиант. Вы можете доехать по железной дороге без труда и приятно!» Подали вагончик, посадили Николая Ивановича. В вагончик запрягли двух лошадок. Кондуктор затрубил в рожок. Вагончик покатился. Лошадкам под гору везти легко — в одну минуту прикатили в Балаклаву к дому, где живет фельдмаршал Раглан. Пригласили Пирогова в дом, в парадный зал, посадили в кресло. «Сейчас придет сам фельдмаршал, будьте любезны минуту обождать». И минуты не прошло — входит фельдмаршал. Посмотрел на него Пирогов и чуть не ахнул — у лорда Раглана одна левая рука, а вместо правой пустой рукав. Протягивает англичанин Пирогову левую руку для пожатия, а Пирогов ему, само собой, тоже левую. «Как вы, господин фельдмаршал, руки лишились и когда — мы и не слыхали, чтоб вас ранило?» — спрашивает Пирогов. Фельдмаршал сел напротив Пирогова в кресло и грустно отвечает: «Это не теперь и не русские лишили меня правой руки. Тому прошло уже сорок лет. Я сражался тогда против Наполеона, в пятнадцатом году, меня ранили французы. Ваша слава, господин Пирогов, гремит по всей Европе. Вы можете делать самые трудные операции. Про вас пишут, что вы делаете прямо чудеса. Не можете ли вы мне приладить правую руку? Хотя я научился левой рукой хорошо писать и даже стреляю метко из пистолета, но
