флот ему салютовал. Будто на этом корабле Наполеон приехал.
— Верно ль, что мост будут делать через бухту на случай отступления? Значит, Севастополю и флоту конец?
— Тысячу бревен везут, все фуры заняли под лес, а пороху нет. Бомбы где застряли?
Нахимов отвечал:
— Наполеону делать у нас нечего. Да пускай приезжает: сам увидит, что взять Севастополь нельзя ни с моря, ни с суши. Мост будут строить, это верно. Мост нужен нам же — для подвоза боевых припасов и для прохода войск с Северной стороны в город на случай штурма. С порохом и бомбами плоховато. Порох надо беречь. А о том, чтобы бросить Севастополь, и мысли быть не должно. Матросы! Не мне говорить о ваших подвигах. Я с мичманских эполет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому слову. Отстоим Севастополь! И вы доставите мне счастье носить мой флаг на грот-брамстеньге с той же честью, с какой я носил его благодаря вам и под другими клотиками! Смотрите же, друзья, докажем французу, что вы такие молодцы, какими я вас знаю! А за то, что деретесь хорошо, спасибо!
— Тебе спасибо, Павел Степанович! — ответили матросы.
Поговорив с матросами, Нахимов направился к банкету исходящего угла бастиона. Юнга Могученко- четвертый бежал рядом с Нахимовым, показывая ему зрительную трубу, расписанную цветными рисунками сигнальных флажков.
— Гляди, ваше высокопревосходительство, какое мне батенька наследство оставил! Мне бы сигнальщиком быть, а то я без должности нахожусь... Велите, Павел Степанович, приказ написать.
Нахимов покосился на зрительную трубу Вени и отвечал:
— Да ведь какой из тебя может быть сигнальщик? Тебе с банкета через бруствер не видно...
— Будьте надежны! Я уж приладился: табуретку ставлю. Очень даже видно...
— Ну, пойдем, сигнальщик! Посмотрю на французов в твою трубу...
— А в приказе будет? Надо в приказе сказать. Ого! Сигнальщик Могученко-четвертый! Идем! Павел Степанович, вон на банкете моя табуретка стоит...
Веня, забыв от радости правила чинопочитания, сунул трубу Нахимову и, схватив его за руку, тянул к банкету, где была приставлена к валу табуретка.
Нахимов, усмехаясь, шел туда, куда тянул его юнга, и на ходу сказал адъютанту:
— Лейтенант, запишите, что юнга Могученко-четвертый зачисляется сигнальщиком на Корниловский бастион.
Командир Малахова кургана капитан 1-го ранга Керн и командир батареи исходящего угла лейтенант Петр Лесли, узнав, что на батарею прибыл Нахимов, поспешили ему навстречу.
Керн рапортовал о том, что на бастионе все обстоит благополучно, и затем, желая увести Нахимова с опасного места, сказал:
— У нас служат перед образом всенощную. Не угодно ли вам, Павел Степанович, послушать службу?
— Можете идти, если вам угодно. Я вас не держу-с! — сухо ответил адмирал.
Керн поклонился, но остался при адмирале, желая разделить с ним опасность.
Нахимов взглянул на Лесли и, улыбаясь, воскликнул:
— Ба-ба! Я и забыл, что вы, Петя, завтра именинник. Ведь завтра «Петра и Павла». Я только сейчас забыл, а все помнил. Я вам приготовил славный подарок. Вот увидите...
— А мне? — по-мальчишески спросил лейтенант Павел Колтовский и ребячливо надулся.
— И вы завтра именинник?
— Так точно!
— Ну, и вам будет сюрприз.
Все рассмеялись. Лесли сказал, кланяясь адмиралу:
— Прошу вас, Павел Степанович, завтра ко мне на пирог, здесь, на бастионе.
— Благодарю-с! Не премину вас поздравить...
— Да ведь и вы, Павел Степанович, завтра именинник! — сказал капитан Керн. — Поздравляю с наступающим тезоименитством вашим!
Нахимов отмахнулся.
— Павлов и Петров много-с! — раздраженно бросил он.
Веня слушал этот разговор, жалея, что он не Петр и не Павел — ему тоже захотелось быть именинником: его именины дома не праздновали никогда.
В это время на батарее комендор Стрёма зарядил тяжелую бомбическую пушку, чтобы выпалить в присутствии адмирала. Видя, что все готово для выстрела, Веня выхватил зрительную трубу из рук Нахимова:
— Я только на минутку. Я отдам! Только посмотрю, куда попадет!..
Веня вскочил на табуретку и, примостив трубу на бруствер, приложился к ней глазом. Орудие дохнуло. Выстрел оглушительно грянул...
— Эх, как их знатно подбросило! — воскликнул Веня, когда со стороны неприятельских траншей послышался взрыв бомбы. — Трое вверх тормашками взлетели. Ваше высокопревосходительство, глянь-ка, тараканами забегали!
Нахимов принял из рук юнги трубу и склонился над нею. Белая фуражка адмирала показалась над бруствером и привлекла внимание французких стрелков. Пуля ударила в земляной мешок около Нахимова.
— Павел Степанович, снимите фуражку — они в белое бьют, — посоветовал адмиралу сигнальщик.
Несколько пуль просвистело мимо.
— В вас целят, адмирал! Сойдите с банкета! — тоном почти приказания крикнул Керн.
Нахимов, не внимая предостережениям, продолжал смотреть в трубу и вдруг, тихо ахнув, повалился навзничь, выронив трубу из руки. Фуражка свалилась с головы Нахимова — над правым глазом его проступило небольшое кровавое пятно.
Веня стоял ошеломленный, не понимая того, что случилось. Все на мгновение остолбенели. Потом подняли бесчувственное тело Нахимова и понесли к развалинам Белой башни. Здесь дежурила сестра милосердия. Накладывая на голову Нахимова повязку, она убедилась, что рана сквозная: на затылке сочилось кровью большое выходное отверстие раны. Нахимов тяжело дышал.
Известие о несчастье пробежало волной по бастиону. Когда Нахимова несли через Чертов мостик, за носилками шла толпа с обнаженными головами. Площадка, где Веня на молебне узнал, что месяц в Севастополе будет считаться за год, совсем опустела. Около аналоя с иконой не осталось ни одного молящегося — все провожали носилки. Только поп и дьякон ходили вокруг иконы, кланялись и пели, словно ничего не случилось.
Нахимова снесли на Павловский мысок и оттуда перевезли на Северную сторону в шлюпке. Собрались доктора и признали, что рана смертельна.
Нахимов не приходил в сознание, хотя открывал изредка глаза, шевеля сухими губами, как будто хотел что-то сказать. Подумали, что он просит пить, и поднесли к его губам стакан с водой. Он протянул руку и отвел стакан...
Больше суток Нахимов боролся со смертью. Все время около дома, где помещался госпиталь, теснилась безмолвная толпа солдат и матросов.
Около полудня 30 июня Нахимов скончался.
Тело Нахимова положили в гроб, поставили на катафалк, воздвигнутый на баркасе.
В последний раз Нахимов переплывал изумрудные воды Севастопольской бухты. Корабли, мимо которых плыл Нахимов, приспускали флаги и салютовали тем числом выстрелов, какое полагалось ему при
