— Да.
— В Вашингтоне, Хоппи, есть хорошие и плохие люди. Мы в министерстве готовы жизнь отдать борьбе с преступлениями. Я, Хоппи, имею в виду серьезные преступления. Я говорю о наркодельцах, подкупающих судей, о конгрессменах, принимающих взятки от иностранных врагов, о преступлениях, подрывающих основы нашей демократии. Понимаете, о чем я?
Если даже Хоппи и нечетко представлял себе, о чем толкует Кристано, он всей душой сочувствовал деятельности, которую тот вел вместе со своими замечательными ребятами в Вашингтоне.
— Да, да! — радостно согласился он.
— Но в наше время, Хоппи, все связано с политикой. Мы ведем постоянную борьбу с конгрессом и с президентом. Вы, Хоппи, знаете, в чем мы нуждаемся там, в Вашингтоне?
Что бы это ни было, Хоппи желал, чтобы они это получили. Кристано не дал ему возможности ответить.
— Нам нужно больше республиканцев, больше добрых, консервативных республиканцев, которые дадут нам денег и не станут мешать. Демократы вечно повсюду суют свой нос, вечно грозят сокращением бюджета, его реструктуризацией, вечно пекутся о правах тех мерзких преступников, которых мы ловим. Это, Хоппи, настоящая война. Мы ведем ее каждый день.
Он взглянул на Хоппи так, словно ожидал от него ответа. Хоппи по-своему старался стать участником этой необъявленной воины: он мрачно кивал, глядя себе под ноги.
— Мы обязаны защищать своих друзей, Хоппи, и вот тут-то начинается ваша роль.
— Отлично.
— Повторяю, это необычное дело. Сделайте его, и мы уничтожим пленку, свидетельствующую о том, что вы пытались подкупить мистера Моука.
— Я согласен. Скажите, что я должен сделать.
Кристано замолчал и оглядел пирс. Где-то в дальнем его конце о чем-то спорили рыбаки. Кристано наклонился и положил руку Хоппи на колено.
— Речь пойдет о вашей жене, — сказал он почти беззвучно, потом откинулся назад, давая возможность Хоппи переварить услышанное.
— О моей жене?!
— Да, о вашей жене.
— О Милли?
— О ней.
— Но какого черта...
— Я объясню.
— Милли? — Хоппи был ошеломлен. Какое отношение милая Милли может иметь ко всей этой закулисной возне?
— Дело в процессе, Хоппи, — сказал Кристано, и первый фрагмент головоломки лег на место. — Догадайтесь, кто дает больше всего денег на избирательные кампании кандидатов-республиканцев?
Хоппи был слишком потрясен, чтобы высказывать какие-либо разумные предположения.
— Правильно. Табачные корпорации. Они делают миллионные вливания в избирательные кампании, потому что у них вот где сидят все эти правительственные постановления. — Он провел ребром ладони по горлу. — Это люди, исповедующие идею свободного предпринимательства так же, как и вы, Хоппи. Они понимают, что если человек курит, то это его личное дело, им до смерти надоели правительственные и судейские адвокаты, пытающиеся помешать их бизнесу.
— Это вопрос политический, — сказал Хоппи, недоверчиво уставившись на воду.
— Исключительно политический, — подхватил Кристано. — Если Большой табак проиграет этот процесс, начнется такой обвал судебных преследований, какого в этой стране еще не видывали. Компании потеряют миллионы, и соответственно мы недосчитаемся своих субсидий. Вы можете нам помочь, Хоппи?
Вмиг возвращенный к действительности, Хоппи лишь пробормотал:
— Скажите, как?
— Вы можете нам помочь, — убедительно сказал Кристано.
— Конечно, я хотел бы, но как?
— Милли. Поговорите с женой, объясните ей, сколь бессмыслен и опасен этот процесс. Она, Хоппи, должна провести работу с коллегами. Она обязана проявить твердость по отношению к тем либералам в жюри, которые мечтают вынести обвинительный приговор. Вы можете это сделать?
— Конечно, могу.
— И сделаете, Хоппи? Мы вовсе не хотели бы дать ход той пленке. Помогите нам, и мы спустим ее в унитаз.
Напоминание о пленке пронзило Хоппи.
— Да, я согласен. Я как раз сегодня должен увидеться с ней.
— Убедите ее. Это страшно важно — важно для нас, в министерстве, для блага страны и, разумеется, для вас — это избавит вас от необходимости отбывать пятилетний срок в тюрьме. — Кристано хрипло хохотнул и похлопал Хоппи по колену. Хоппи тоже засмеялся.
С полчаса они обсуждали стратегию. Чем дольше они оставались на яхте, тем больше вопросов возникало у Хоппи. Что, если Милли проголосует за табачные компании, а остальные присяжные не согласятся с ней и вынесут обвинительный приговор? Что тогда будет с ним, с Хоппи?
Кристано пообещал соблюдать правила договора, независимо от исхода процесса, если Милли проголосует так, как надо.
Когда они возвращались к машине, Хоппи чуть ли не вприпрыжку бежал по пирсу. К Нейпаеру и Ничмену вернулся совсем другой человек.
Потратив три дня на размышления, судья Харкин в субботу вечером принял решение не пускать присяжных на воскресные службы. Он не сомневался, что у всех четырнадцати непременно возникнет острое желание пообщаться со Святым Духом. Было совершенно неприемлемо разрешать им разъехаться по всему округу. Судья позвонил своему исповеднику, тот сделал еще несколько звонков, и был найден юный студент-богослов. На одиннадцать часов в воскресенье назначили службу в “бальной зале” “Сиесты”.
Судья Харкин направил каждому присяжному письменное уведомление об этом. Вернувшись с прогулки по Новому Орлеану, они нашли их под дверьми своих комнат.
На службе, весьма унылой, присутствовали шесть человек, в том числе миссис Глэдис Кард, пребывавшая в весьма раздраженном для священного дня настроении. За последние шестнадцать лет она не пропустила ни одного занятия в воскресной школе своей баптистской церкви. Последний раз это случилось, когда в Батон-Руже умерла ее сестра. Шестнадцать лет без единого пропуска. У нее были прекрасные показатели посещаемости. Только Эстер Кноблах из Союза женских миссий могла похвастать лучшими — у той было двадцать два года примерного присутствия, но ей семьдесят девять лет и у нее гипертония. Глэдис шестьдесят три, у нее прекрасное здоровье, и она мечтала обойти Эстер. Она никому, разумеется, в этом не признавалась, но все и так знали.
И вот теперь она потеряла свой шанс из-за судьи Харкина, человека, который ей с самого начала не понравился, а теперь она его возненавидела. Студент-теолог ей тоже был неприятен.
Рикки Коулмен пришла на службу в спортивном костюме, прямо после пробежки. Милли Дапри принесла с собой Библию. Лорин Дьюк была усердной прихожанкой, и краткость службы ее шокировала. Начавшись в одиннадцать, в полдвенадцатого она уже закончилась — типичная для белых спешка. Она слышала, что такое бывает, но присутствовать на подобных службах ей еще не доводилось. У них в церкви пастор никогда не всходил на кафедру раньше часа, но покидал ее зачастую уже после трех. Тогда они приступали к обеду, причем, если погода позволяла, устраивали пикник прямо на лужайке. А после этого снова возвращались в церковь, где возобновлялась служба. Откусывая по кусочку от сладкого рогалика, Лорин молча страдала.
Мистер и миссис Граймз присутствовали вынужденно, не по велению сердца, а потому, что стена комнаты 58 примыкала к “бальной зале”. Они не были ревностными прихожанами, особенно Херман, который не бывал в церкви с детства.
В течение утра распространился слух: Филип Сейвелл возмущен тем, что в мотеле устроили службу. Он поведал кому-то, что является атеистом, и об этом молниеносно узнали все. В знак протеста он лег в
