нашел глубоко вдавленный след мягкой лапы длиной в добрую пядь, обрамленный нешуточными когтями, и не смог уверенно опознать зверя, оставляющего такие следы. Я только мазнул след беглым взглядом и сейчас же усиленно заозирался по сторонам. Было тихо. Только в голове надоедливо вертелась вполне дурацкая фраза: «Боже мой, глядите, ягуар!»
Чего на него глядеть-то попусту? На мушку зверушку!
— А вот и кость, — сказала Надя.
Кость была, по-моему, берцовая, длинная, слегка изогнутая и очень толстая. Если она не принадлежала бегемоту, то уж быку — наверняка. Тяжеленному, мощному быку весом под тонну, с могучей вислой грудью и красными в ярости глазами. Съеденному быку…
Неподалеку в траве красовался обглоданный костяк — обыкновенная, хоть и большая хребтина с ребрами. Сильно пострадавший череп был отнесен в сторону шагов на двадцать. Я наступил на что-то угловатое и извлек из-под подошвы обломок кости. — Не нравится мне это, — расстроенным голосом проговорил Аскольд. — Смотрите, череп не разгрызен, а разбит. И рога животине кто-то пообломал… — Какой это вид? — спросила Надя. — Точно не скажу, я все-таки не зоолог, — смутился Аскольд. — На бизона похоже… — А… давно это произошло? — В смысле съели его?.. Несколько недель, не меньше. Смотри, вокруг даже мух нет…
Меня осенило.
— Ударь себя по щеке, — сказал я, приближаясь к Аскольду.
Он мгновенно ощетинился: — Не понял! — По правой щеке, — уточнил я. — У тебя комар. Обыкновенный комар, земной.
Аскольд ударил. Насосавшийся комар не успел взлететь и был расплющен. Мы по очереди исследовали останки кровососа — очень обыкновенные, знакомые каждому останки.
Аскольд снова заявил, что ему это совсем не нравится. Мне тоже никогда не нравились укусы комаров, но он имел в виду другое. Откуда на иной планете взяться земным — или по крайней мере близким к земным — формам жизни?
С другой стороны — небывалые цветики-семицветики…
Начальство в лице Стерляжего пресекло дискуссию. Начальство велело нам брать ноги в руки и первым пошло вброд. Весело текущая мутноватая водичка не достигала колен. Возможно, в ней водились какие-нибудь рыбы, но точно не пираньи.
До сопки было рукой подать. Взобраться на вершину оказалось непросто, но мы и с этим справились, хотя то и дело приходилось карабкаться на карачках и обходить скальные обнажения. Никакое копытное, если оно не архар, сюда не забралось бы. Да и на вершине нам пришлось тратить время в поисках места, где деревья не закрывали обзор.
За кольцом сопок расстилалась холмистая равнина. Ветер гнал волны по травяному морю, теребил кусты и редкие купы невысоких деревьев. Саванна… Вдали паслось стадо каких-то животных. Расстояние до них было великовато и для бинокля, удалось только разглядеть, что они похожи на земных газелей, если только над нами не шутило воображение, дорисовывая знакомое взамен смутного.
— Понятно, — сказал Аскольд. — Копытные время от времени пробираются через болото в эту котловину и благоденствуют, пока не сожрут всю траву или пока до них не доберутся хищники. Тогда они уходят на равнину. Сейчас их здесь нет, и хищникам нечего делать в котловине.
Спорить с ним никто не стал. Надя только пожалела, что у нас нет более мощной оптики, чтобы рассмотреть копытных подробнее, на что Стерляжий, отвечавший за экипировку и уловивший упрек в свой адрес, немедленно окрысился в том духе, что в задачу первого этапа общей разведки детальные исследования никак не входят, и погнал нас вниз с сопки. К Лазу.
Спускаясь, мы перебрасывались веселыми шуточками. Как-никак первый этап прошел успешно. Нас не съели, даже не пытались. Природа планеты — во! Корпорация будет в восторге. Один только раз нас напугало какое-то растение вроде бешеного огурца, выстрелившее в нашу сторону порцией клейких семян, да и то промахнулось. Оставленный у Лаза маячок уверенно попискивал, и не барахлил пеленгатор. Мы переправились через ручей и двинулись напрямик. Стерляжий на ходу ворчал, что мы слонялись по планете больше намеченного часа, целых шестьдесят семь минут, но ворчал больше для проформы. Да хоть три часа — победителей не судят!
Теперь я возглавлял шествие и первым разглядел маячок в примятой траве возле Лаза, только никакого Лаза там уже не было, рыла примятая трава, маячок на штыре и больше ничего.
В первый момент я подумал, что ошибся, и даже начал шарить взглядом вокруг — как будто Лаз мог куда-то закатиться. Глупо. Так же глупо, как утопающему цепляться за соломинку.
Я ничего не сказал — они все увидели сами. — А где… — начала было Надя и не закончила. Она поняла. — Все, — сказал я со смешком, прозвучавшим по-идиотски, и сел в траву. — Приплыли.
Глава 5
Согласен, я мог бы изречь что-нибудь поумнее, но зачем же так набрасываться на человека? Как будто я был виноват в том, что Лаз спонтанно закрылся. Как будто я сам его и закрыл!
Ладно уж, могу честно признаться: если бы сумел — закрыл бы на время, чтобы подшутить. Но как бы я сумел?
Когда они выдохлись и прекратили изливать на меня гнев и презрение, Стерляжий сел в траву рядом со мною, отдышался и подал голос: — Твои предложения? — Сидеть, — сказал я. — Сидеть и ждать. Валера сделает что сможет. — А если не сможет? Тебе надо было остаться там, тебе! — А я сюда и не напрашивался, — парировал я. — Ты решал, кого взять. Ты начальник, я дурак. Какой с меня спрос?
Он опять взвился и много чего наговорил в мой адрес. Я отмалчивался, решив не связываться. Не понимаю: для чего люди расходуют энергию без всякой пользы? На Грыжу бы их, только не на часы, а на недели. Там самый бестолковый упрямец обучится не суетиться зря и не переть на рожон. Машиной он там станет, умной машиной.
Для жизни на Земле это, может, и плохо, не знаю. Нет, пожалуй, в самом деле плохо. Но то на Земле…
Бедуином я был — такое пришло на ум сравнение. Одиноким бедуином, отбившимся в пустыне от каравана. Что делать — орать? метаться, каракуртов распугивая? Пусть. другие мечутся, а я посижу. Нормальный бедуин закутается в бурнус, да и просидит под саксаулом сколько сможет — авось мимо пройдет еще один караван. Иншалла, словом. Все равно ничего умнее выдумать не удастся.
От скуки я перебрал в памяти все цепи управляющего блока — может, сгорело что? Вроде там и гореть-то особенно нечему… А если паче чаяния какая-нибудь плата выйдет из строя, то определить какая и заменить ее — раз плюнуть. Запасные платы я тоже тестировал, в норме они были. Да и Валера инженер толковый, в своем деле он не одну собаку съел, отловив предварительно… А Лаз закрыт. Выходит — что? Выходит, он просто-напросто не желает открываться, что с ним ни делай. Нет у него сегодня настроения служить людям, и когда оно снова появится — неизвестно…
Мы пользуемся, не понимая. На том стоим. Программисту нет дела до того, как в кристаллах процессора электроны преодолевают потенциальные барьеры. Корпорация увлеченно грабит Клондайк, даже не подумав хотя бы раз запустить на эту планету не старательскую, а исследовательскую экспедицию. Или вот автомат. Он может стрелять. Многим известны его ТТХ, приемы разборки-сборки и ухода за ним. Но многие ли знают, что его ствол, к примеру, состоит из мельчайших кристалликов стали, что кристаллы эти относятся к кубической системе, ориентированы хаотично, а между ними имеются аморфные прослойки, что электронный газ в межатомном пространстве вырожден, потому что пытался обмануть принцип Паули… А главное, стрелку не нужно ничего этого знать, более того — знать вредно. Опасно для жизни. Стрелок должен прятаться, выцеливать, нажимать на спусковой крючок, и это нажатие иной раз заставляет историю идти подругому…
Точно так же мы ничего не знаем о Лазе, но это не мешает нам его эксплуатировать… когда он хочет быть эксплуатируемым. А если нет? Если он никогда больше не захочет?
Мысль была скверная, и я ее выгнал. Все равно от нас ничего не зависит. Мы можем только
