болота, тем лучше… Гхм… Теперь я знаю, что случилось с теми англичанами. Вылезли осмотреться, только и всего. Осмотрелись… Небось в тростнике, если поискать, и парочка «томсонов» отыщется, и тряпье… — Кто искать пойдет? — хмыкнул Аскольд, хотя, по-моему, вполне мог бы помолчать в тряпочку.
Стерляжий вздохнул. Наверное, представил себе участь английских танкистов, что собирались бить Роммеля. Поняли ли они вообще, куда их занесло? Успели ли понять? — На болотистых полях не один уже зачах, — скорбно прокомментировал я. Помоему, это была цитата, только не помню откуда. И из чьей памяти — моей или Берша? — Остряк-самоучка. Давай шевели ногами. Отойдем от греха, поищем другое место, где можно набрать воды. — А потом? — спросил я. — По колее в обратную сторону.
Так я и знал. Но убеждать Стерляжего в том, что наши шансы дойти до цели даже с полными флягами минимальны, не стал — бесполезно.
А солнце еще и не думало садиться — только опустилось немного, как воздушный шар с притушенной горелкой. Ни ветерка. До первого дуновения вечерней свежести было еще очень далеко. Аскольд, впрочем, ожил и излагал уже третью гипотезу о том, почему на Надежде водится земное зверье в соседстве с неземным. Мне давно надоело это занятие.
Мы по-прежнему плелись на юг, посматривая во все стороны, но чаще всего влево. Где-то там, в зарослях тростника, должен был протекать ручей, но теперь мы, понятно, держались от тростников подальше. Когда-нибудь они должны были кончиться.
— Грифы, — сказала Надя.
Я сощурился и поднял голову. Высоко над нами кружилась пара стервятников — вернулись старые знакомые. Э нет, рано прилетели. Помирать прямо сейчас мы совсем не собираемся, придется вам подождать до завтра-послезавтра…
— Не там. — Надя проследила за моим взглядом. — Вон там, справа.
Над низким, очень пологим холмом дрожало горячее марево и кружились в небе черные точки, временами странно расплываясь в кляксы. Тоже птицы. Штук шесть. Скрытое холмом место определенно казалось грифам более перспективным.
— Наверное, стадо идет на водопой, — выпершил я. — Нам бы тоже… с ними. Животные знают, где можно пить. .Надя кивнула. Она тоже так думала. — У меня во фляге осталось на донышке, — сказал я, сглотнув всухую. — Хочешь? — Потерплю. Уже скоро, наверное. -. Она улыбнулась. -Спасибо, Свят. Сказать тебе, о чем ты сейчас подумал? — Неужели о том, что ты откажешься? — Нет. И я очень благодарна тебе за предложение. А подумал ты о том, что жажда может даже женщину сделать логичной. Я говорю о грифах. Нет? — Да. Ты что, телепатка? — Это у тебя от жары, — сказала Надя. — Телепатии не существует, пора знать. Я просто… иногда угадываю. — Лучше бы ты никогда не угадывала, — буркнул я. — Не представляла бы ценности. Сидела бы сейчас на Луне-Крайней… там сколько угодно воды. Или на «Грифе»… — Или на Земле. Плавала бы в бассейне. Большой бассейн с озонированной водой. Охлажденный дайкири на бортике… — Во-во. — Никогда бы себе не простила, — отрезала Надя. — Свят, тебя убить мало! Дайкири на бортике…
Все-таки правильно я сделал, что похвалил женскую логику только в уме. Я о дайкири и не заикался. — Хорошее у тебя воображение. — Лучше, чем хотелось бы. — Думаешь, без тебя мы пропали бы? — Я бы без вас пропала. Свят, помолчи, пожалуйста, мне говорить трудно.
Уважительная причина. Иначе черта с два я бы заткнулся. Почему-то все только и делают, что пытаются заткнуть мне рот. Даже Надя.
Очень скоро над пологим холмом обозначилось легкое облачко пыли. Локальное какое-то. Наверное, бредущее к водопою стадо было не очень большим и держалось кучно.
Немного напрягало то, что облачко заметно приближалось. Зебры, гну, канны — ну какое мне дело было до того, какие именно копытные двигались нам наперерез. Если бы через холм перевалили дикие верблюды, я нисколько не удивился бы. Пожалуйста! Разрешается. Хоть о трех горбах. Пусть даже плюются, если слюна у них не отравлена. Только бы не муравьи ростом с волкодава. Хотя, кажется, таковых, вопреки Обручеву, не бывает — что-то там не клеится у насекомых с крупными размерами…
Кому как, а мне нисколько не жаль.
— Ой! — растерянно воскликнула Надя. — Ты гляди! Переваливая через холм, в нашу сторону двигалось не стадо копытных — колонна двуногих приматов.
Но не людей. Человеком был только один из них, и он-то как раз вышагивал вне колонны — оборванный, бородатый, как Робинзон, без лохматого зонтика, зато с аристократическим стеком в руке. Он помахивал им, как дирижерской палочкой, и выкрикивал во всю силу легких:
— Раз-два! — Три-четыре! — невнятно выла в ответ колонна волосатых нелюдей. — Три-четыре! — Раз-два! — Кто шагает дружно в ряд? — грозно вопрошал человек со стеком. — Голожопый наш отряд! — вопила колонна.
С дикцией у них было не очень. С речевым центром в небольшом мозгу, наверное, тоже. Чувствовалось, что им больше хочется лаять и подвывать. И сами они были… как бы это сказать? Возьмите крупного шимпанзе, распрямите его, слегка обрейте, стешите рубанком с лица наиболее выступающие углы, поднимите чуть-чуть лоб — получите примата, которому непонятно зачем очень хочется стать человеком, и ломится он, бедняга, в сапиенсы без достаточных на то оснований.
Впереди, исподлобья зыркая по сторонам, выступали матерые самцы, сзади тащилась мелочь — самки и молодежь. Но даже самый рослый самец не достал бы макушкой до плеча человека со стеком. В первую минуту он показался мне гигантом — теперь я видел, что он невысок.
— Твою бабушку! — ахнул потрясенный Аскольд. — А ведь это австралопитеки!
Стерляжий его не услышал. Отчаянно пыля, путаясь ногами в сухой траве, он бежал к бородатому Робинзону со стеком и орал громче, чем вся австралопитечья банда:
— Ванька-а!..
Я уже и сам понял, что бородатого звали Иван Песков, да и что тут было не понять. Мы тоже приблизились. — Живой! — ревел Стерляжий, сгребая и комкая Пескова медвежьим захватом. — Ванька, живой, собака! — Сейчас задушишь — и буду мертвый, — сипел Песков.
Походная колонна замялась. Задние налетали на передних, передние заворчали, показывая нам желтые, никогда не чищенные клыки.
— Вадик, отпусти! — взмолился Песков. — Ведь кинутся сейчас! Ты их не знаешь…
Мысль была дельная. Взмахнув стеком, выпущенный из объятий Песков гаркнул:
— Продолжать! Ногу выше! Ать! Ать!
Начавшая было рассыпаться походная колонна сомкнулась и грянула строевую песню. Со стороны это походило на помесь рэпа с похоронными завываниями:
Бьют часы на Спасской башне
Мы идем на водопой.
Кто-то лязгнул зубом страшно
Над моею головой!
Провожая строй умильным взглядом, Песков взял рукой под рваный козырек влачившего жалкое существование кепи.
— Дисциплинка-то, а? — похвастался он.
Мы не разделяли его восторга. Он сейчас же обиделся:
— Иначе-то как? Ну молодежь фишку не рубит, это как всегда, но ты-то, Вадька, должен понимать простые вещи! Я с ними полтора года живу! Тут так: или ты наводишь порядок, или тебя съедают…
Тут только я заметил острые камни, зажатые в лапах большинства марширующих. — Они хищники? — Падалыцики, если грифов опередят. Любят, когда мясо с душком. Но кто им мешает убить и немного подождать? — А речевкам дурацким зачем научил? — спросил Стерляжий. — Не знаю, — развел руками Песков. — От скуки, наверное. А может, от злости. В детстве в пионерлагере я их сам орал — ненавидел люто, а орал. А этим нравится, хотя языка они не понимают. Зазубрили. — Давай-давай, — подначил Стерляжий, — выводи их в светлое Завтра. Верной дорогой идете, товарищи! — заорал он австралопитечьей орде. Орда ответила воем восторга. — А куда, кстати, идете? — В котловину. В ту самую. Туда сейчас стада подались, ну и мы за ними. Маршируем, значит. Никого не трогаем. Слышу — пальба, потом пушка бабахнула. Даю команду: левое плечо вперед… — Там танк застрявший… — Знаю, знаю, — сказал Песков. — Я было хотел с него пулемет снять — как же! Пришлось уносить ноги. — Белый вихрь и
