большие черви? — спросила Надя, передернувшись. — Они самые. Шустрые, сволочи. — Как они извивались… — вспомнила Надя. — Бр-р… — Как вибрионы, — подал голос Аскольд и идиотски хихикнул.
Я сделал вид, что не расслышал.
Часть четвертая
ЧЕРЕНКИ
— Пошел! Пропал! Исчез!
Глава 1
— Ты что приволок? Ты что мне принес, скотина?..
Я перевернулся на другой бок и попытался уснуть. Негодующие вопли Пескова повторялись каждое утро, когда наступала пора взимать с австралопитечьего стада ежедневную дань пищевыми продуктами. Чаще всего в роли оных выступали дурно пахнущие объедки какой-то падали, дохлые вороны, пригоршни мертвой саранчи, жирные белые личинки и грязные, малосъедобные на вид корешки. Изредка, впрочем, австралопитеки приносили что-нибудь действительно съедобное вроде плодов авокадо, их мы ели, но чаще на подношения не хотелось и смотреть. Не говоря уже о том, чтобы нюхать.
— Вот это унеси отсюда подальше и сам сожри или закопай, урод ушастый, а это не забирай, это оставь… А ну положь на место, я кому сказал! А почему так мало принес? Тут мне одному не хватит, а нас теперь пятеро. Пятеро, понял, бестолковый? До пяти считать умеешь? А ну сей момент марш за добавкой!..
Сначала я думал, что Песков был у местных псевдолюдей на положении царька. Потом понял, что царьком была как раз та особь, которая ежеутренне карабкалась на утес, сгибаясь под тяжестью собранной для нас снеди. Иван Никанорович Песков и не помышлял о царизме — он был местным богом, не более и не менее, причем богом суровым, а нередко и наказующим. Хлопот у него был полон рот. В узкие лбы австралопитеков религиозные идеи вмещались с трудом, и Песков на первых порах усердно вколачивал их туда дрыном, гладким от частого употребления. Со временем религиозный опиум начал действовать, гоминиды усвоили, что в бога не надо швыряться камнями и калом, от верующих потоком пошли подношения (чаще всего отвратительные на вид и запах, но зато искренние), время от времени «бог» позволял себе расслабиться, а зря: тут же в австралопитечьи массы проникали разрушительные идеи богоборчества, и тогда можно было видеть, как Песков гоняется с дрыном за очередным вольтерьянцем. Для пресечения мелких нарушений порядка годился и стек.
Были, хотя и в небольшом количестве, и другие верующие — по словам Пескова, более продвинутые, — эти страстотерпцы сами подставляли под стек мозолистые ягодицы, полагая, что именно так можно подольститься к богу, и добрый бог никому не отказывал. Меня во всем этом безобразии забавляло то, что, кажется, впервые была найдена единица измерения благодати. Даже две единицы, большая и малая, — удар дрыном и удар стеком.
Больше всех новым порядком был доволен царек — немолодая плешивая особь с благородно упитанным чревом, которой, естественно, выпала роль верховного иерарха. Не будь Пескова, царька, наверное, уже сверг бы кто-нибудь помоложе. Царек был себе на уме и легко смирился с присутствием божества. Ежедневно таскать на утес подношения — невелик труд, зато велико почтение паствы!
Кроме того, он немедленно пожирал отвергнутую нами снедь. Должность у вождя была выгодная.
Когда Пескову становилось скучно, он снисходил к нуждам стада: пытался врачевать страждущих, вправлял вывихи, научился отгонять хищников камнем, метко пущенным из пращи, наглядно показывал, что оббитый кремень много лучше необбитого, не раз пробовал изготовить каменный топор и даже учил австралопитеков пользоваться добытым трением огнем — без всякого, впрочем, успеха. Огня они боялись до истерического визга, и становилось ясно, что до неандертальцев им еще далеко.
— Я вас выведу в люди, сукины дети!
В люди австралопитеки выходить не желали. Им и так было хорошо. На зуб хищникам они попадались редко, знали опасные места наперечет и не совались в них, боролись за основы санитарии методом выкусывания блох, пропитание находили без труда. Маршировки походной колонной по двое и по четверо в ряд они воспринимали как безобидные причуды божества. По-настоящему жизнь им портило только одно: на дальней скалистой гряде и вокруг оной жило большое стадо австралопитеков другого вида — горная модификация двуногих, ловко карабкающихся по скалам. Неизвестно почему с ними шла война не на жизнь, а на смерть. Более многочисленные равнинные австралопитеки устраивали набеги на горных, и тем приходилось солоно, если они не успевали вскарабкаться на неприступные кручи. Время от времени горные гоминиды отвечали равнинным партизанскими вылазками — словом, международное положение было шатким.
Тот факт, что количество богов увеличилось с одного до пяти и в той же пропорции возросли их аппетит и привередливость, озадачил австралопитеков, но не напугал. Вероятно, они решили, что пятерым богам нипочем не ужиться на одном утесе, и с нетерпением ожидали решающей битвы между нами, великой битвы, достойной войти в австралопитечий эпос, битвы, в результате которой боги-слабаки будут низвергнуты и с воплями полетят с утеса вниз головами, а наверху останется один сильнейший бог, он же царь горы, и все вернется на круги своя.
Но время шло, и никто не летел с утеса. Паства недоумевала.
Сорокаметровый утес с плоской вершиной, первое напоминание о начинающейся дальше к югу скалистой гряде, был не одинок — поблизости от него, как остатки зубов в стариковской челюсти, неровной цепочкой выстроились скальные лбы меньшего роста. Их вершины австралопитеки облюбовали под спальни. Прогреваясь за день и медленно отдавая тепло ночью, скалы являли собой постель с подогревом, жестковатую, правда, но кто мешает настелить подстилку из травы и веток? Крупные хищники не могли туда забраться. Я сам видел, как лев-одиночка, не то очень голодный, не то просто слабоумный, раз за разом кидался на гладкую скалу и неизменно съезжал вниз на брюхе, а возбужденно орущие гоминиды чем только не швыряли в него сверху, оскорбляя царя зверей не только словом, но и действием.
Когда-то наш утес принадлежал царскому семейству; Песков его выгнал, захватив жилплощадь для себя. Построенный им шалаш нам пришлось расширить. И вот уже вторую неделю мы спали в этом шалаше, по-прежнему надеясь услышать человеческий голос сквозь шорох помех. Теперь на прием работала рация Аскольда.
Песков посмеивался над нашим энтузиазмом. Не стоило затевать спасательную экспедицию только для того, чтобы увеличить население Надежды с одного человека до пяти, волосатые унтерменши не в счет. Так он говорил. Он не верил, что нас вытащат отсюда, а значит, утверждал он, надо приспосабливаться. Кошачий Лаз, говорил он, ведет себя как тупое животное, его можно пнуть, но нет никакой гарантии, что в результате пинка он сделает то, чего ему делать не хочется. Если бы можно было остаться в котловине — тогда, конечно, другое дело, но разве можно там остаться надолго? Съедят. И вооруженных съедят. Боеприпасы имеют скверное свойство когданибудь кончаться, а австралопитечье племя в качестве охраны в опасное место не переселишь — не поймут божеских причуд и поголовно заразятся атеизмом. Божественная власть тоже имеет свои пределы, тем более в отсутствие религиозных фанатиков.
Утес хотя бы безопасен…
Следуя за австралопитечьей ордой, мы все же побывали в котловине. За время отсутствия мой
