Мой отец, очень взволнованный, обнял всех нас. Особенно Мари, у которой по-прежнему сильно болела нога. Ахмед достал несколько бутербродов и апельсины. Мне казалось, что я никогда еще не была так голодна. Даже Мари проглотила все за одну секунду.
Мой папа сказал, что нельзя терять ни минуты. Мы забрались на телегу, и Ахмед, хорошо знавший этот лес, повел мулов по потаенным тропам, проходившим по густым зарослям. Эти места были довольно пустынны, и мы, к счастью, не повстречали никого.
Я видела, что папа очень нервничает. Обо всем увиденном и услышанном он подробно рассказал Оганнесу, и я слышала его встревоженную речь. Он рассказал также о том, что могло происходить в других местах. Особенно в Константинополе и в городах Смирна или Ван, где процент проживавших армян был велик.
Он сказал, что Одесса могла быть неплохим местом на первое время. Дядя Мурадян нас примет с распростертыми объятиями. Он так принимал всех, даже тех, с кем не был связан семейными узами. А уж нас-то он примет как следует… А потом мы могли бы отправиться во Францию, где у нас есть родственники.
Услышав эти слова, Мари начала безутешно плакать. Она не хотела уезжать из дома. Несмотря на свой возраст, она, похоже, не могла себе представить, что больше не увидит своей матери и что почти все турки вдруг превратились в наших смертельных врагов. Мари вспомнила о своей близкой подруге Надие Баликесир. Ее отец был начальником полиции в Трапезунде. Сквозь слезы она сказала отцу, что мы не должны бояться, — ее подруга поговорит с отцом, и он поможет нам. Она, казалось, была не в состоянии понять, как сильно изменилась ситуация.
Слушая ее, отец отвел глаза — они опять наполнялись слезами. Было трудно согласиться с тем, что мир раскололся надвое и что он никогда уже не будет таким, как раньше. Ахмед смотрел не мигая перед собой, он понимал, что сейчас не время для шуток, которые он часто пускал в ход, чтобы рассмешить нас. Он выглядел постаревшим, неспособным остро реагировать на происходящее. Последние события угнетали его, и он всячески старался помочь нам.
Но сделать что-нибудь уже было нельзя. Для извинений и оправданий просто не оставалось места. Легкий ветерок превратился в страшную бурю, а тем, кто еще надеялся взять ее под контроль либо использовать для того, чтобы просто припугнуть кого-нибудь, не оставалось ничего другого, как просто наблюдать, как их разрушительный замысел выходит из-под контроля.
Наконец мы вышли на крутой берег. С него был виден горизонт, который выглядел слабой мерцающей линией странного зеленоватого цвета. Далекая гроза, казалось, шла в сторону Трапезунда. Отец, шедший рядом с телегой, поднялся на скалу, чтобы увидеть море. Он был озабочен — признаков «Эль-Сирги» не было видно, и душевное волнение отражалось на его лице. Если шхуна не придет, то это будет конец.
Тишину нарушил легкий шум. Кто-то приближался к нам по старой дороге, ведшей прямо в Трапезунд. До нас дошел слабый запах корицы. Он напомнил мне процессии, которые совершались каждый год в сторону ближайшей церкви. Люди шли в церковь, повозки были богато украшены, мы, подростки и дети, шли пешком, играли и бегали среди взрослых. Сейчас же не слышно было ни смеха, ни шуток, ни радости. Тишина и мгла окружали нас.
На склоне холма появились крестьяне с земель Азнавуряна. Они образовали длинную и молчаливую процессию. Все, от стариков до трех-, четырехлетних детей, казалось, смирились с горькой действительностью. У меня создалось впечатление, что шли только их живые тела. Души их остались в их домах, среди своих земель, у любимых животных.
Видя все это, отец втянул голову в плечи. Он принял на себя ужасную ответственность, предложив свой корабль для эвакуации этих людей.
Он подошел к телеге. Мари пристально смотрела на него, словно ожидая ответа. С другой стороны, ни тетя Лусин, ни тетя Асмик не подавали признаков жизни, что в тот момент было весьма дурным предзнаменованием.
Вскоре к нам присоединились люди Азнавуряна. Папа переговорил с Асатуром. Братья решили остаться. Я слышала, как они заявляли, что хотят остаться, чтобы защитить то, что им принадлежит. Вместе с ними останутся Азат Баграмян, Шаварш Кочарян и другие, судя по всему самые боевые, либо те, кто-как в случае с Асатуром и его братьями, — владел слишком многим, чтобы оставлять это без борьбы.
Потом подъехали Аусин с моими двоюродными братьями и сестрами — Армине, Соной, Забель, Артаком и маленьким Адуром. Приехали также дочери Асмик Мариам и Зварт. Все они плакали. Дядя Шаген был арестован; Асмик не хотела оставлять его, но благоразумие взяло верх над сердцем.
Мы с большими предосторожностями спустились с крутого холма. К счастью, луна омывала своим светом скалы и море, и вода создавала причудливое отражение.
Многие из нас поняли уже там, что большая часть перевозимого ими багажа была лишь обузой, и они освободились от нее. Другие пытались переносить ящики с посудой, стеклом и даже с картинами. Сначала мой отец протестовал против этого. Потом он понял, что слова излишни. Крутой спуск убедил самых упрямых. В конце пути у людей оставались только маленькие чемоданы и сумки. Папа и Оганнес ценой нечеловеческих усилий перенесли вниз Мари. Ее состояние улучшилось, но она еще не могла передвигаться самостоятельно.
Это было настоящее чудо. Мы, все семьдесят два человека, смогли добраться до цели. Даже Аспет Бедросян в свои почти восемьдесят лет, поддерживаемый своими внуками, смог за полтора часа добраться до берега. Он был моим крестным, и я подошла, чтобы поцеловать его. Я посмотрела в его лицо и увидела большое удовлетворение в его глазах.
Но признаков «Эль-Сирги» не было видно нигде. Папа шептался с другими мужчинами. Их лица выдавали беспокойство — если корабль не придет, то нам придется вернуться назад по крутому склону, но, глядя наверх на острые скалы, мы понимали, что такого подвига нам уже не совершить.
Это место всегда служило убежищем для русских и кавказских контрабандистов. Его основное достоинство состояло в том, что оно имело естественную гавань, позволявшую добраться на лодке до корабля, стоявшего в двухстах или трехстах метрах от берега.
Это место обещало быть спасением — море было спокойным, и все мы всматривались в скалистый мыс, из-за которого должен был показаться наш «спасительный плот» — «Эль-Сирга».
Полночь давно прошла. Было холодно и влажно, но никто не жаловался. Даже самые маленькие дети мужественно переносили все тяготы, словно понимали, что именно было поставлено на карту. Мы же все думали о тех, кто не смог прийти сюда вместе с нами — о родственниках, друзьях, знакомых. Каждый из них боролся за свою жизнь, старался спасти хоть что-то, а потом уж считал, что же уцелело от страшной бури. Наконец, когда мы уже совсем отчаялись, появился тонкий профиль корабля, и отец от радости вскинул вверх руки. Старый боцман не подвел. Корабль бросил якорь на расстоянии броска камня от берега, и в свете луны мы увидели, как спустили лодку, кто-то залез в нее и потом энергично стал грести в нашу сторону.
Это был Исмаил Кемаль в сопровождении одного из моряков. Он сошел на берег, обнял отца и сказал, что лодка может перевезти единовременно не более шести человек. Мой отец принял решение, что, несмотря на состояние Мари, мы должны сесть в лодку последними.
Так оно и случилось. Лодка сделала много ездок без каких-либо осложнений. Люди с волнением ждали своей очереди, но проявляли терпение и грузились в полной тишине. Я смотрела, как луна поднимается над горизонтом, и в какой-то миг даже подумала, что судьба стала на нашу сторону.
Уже подошла наша очередь сесть в лодку, когда Ахмед издал предупредительный крик с вершины скалы. В этот момент мой отец и Оганнес помогали Мари сесть в лодку, а я подносила последние вещи поближе к лодке.
Нам были слышны далекие звуки борьбы, а также шум, с которым какие-то люди поспешно спускались по узкой тропинке, держа в руках горящие факелы.
Я едва успела заскочить в лодку, как кто-то выстрелил в нас. В свете луны я увидела, что это были солдаты, которые подло стреляли из своих карабинов в беззащитных людей. Несмотря на это, матрос энергично греб в сторону корабля, и мы уже были на полпути к нему. Отцу моему ничего не оставалось, как пытаться укрыть нас своим телом. Он склонился над нами, тяжело дыша.
