Я не увидела ни малейшего проявления жалости ни со стороны военных, ни со стороны турок, наблюдавших за издевательствами. По их виду можно было предположить, что они удовлетворены тем, что видят, а некоторые даже открыто смеялись, словно увидели что-то необычайно смешное.
Священник в нашей школе неоднократно предупреждал нас о существовании ада, что он куда ближе к нам, чем мы думаем. Что черт — Сатана, Люцифер, Вельзевул и многие другие — находятся среди нас, они ждут малейшей слабости с нашей стороны, чтобы навалиться на нас. Он говорил, что ад — это место, где отсутствует надежда, а это — главное мучение. Огонь, уколы пыточными устройствами, жажда, боль — все эти муки бледнеют перед отсутствием надежды.
Жизнь без надежды. Это ощущение худшее из всех на земле. Это самое страшное мучение. Мы смеялись над нашим священником. У этого человека было не все в порядке с головой. Что это значит — жить без надежды?
Я поняла это в том дворе. Нас окружало полное отчаяние. Люди поначалу вроде бы спорили, обвиняли и оскорбляли друг друга, что очень пугало наших детей, — они открыли наружную дверь и заставили нас выходить одну за другой.
Какая-то женщина хотела обойти всех, она кричала, что была женой крупного адвоката. Она встала перед офицером и высказала ему свои претензии. Куда нас ведут? Ведь дети не ели и не пили со вчерашнего дня! Офицер не мигая посмотрел на нее, потом ударил лошадь шпорами в бока, она встала на дыбы и ударила женщину передними копытами. Женщина упала, как подкошенная, не успев даже понять, что с ней произошло. Со лба у нее текла кровь, дыхание ее было затруднено, она задыхалась.
Никто больше не пытался вмешиваться. Мы только шли, неся совсем маленьких детей и ведя за ручки малышей. У всех были отсутствующие взгляды, а глаза полны непонимания того, что с ними происходит.
Мы прошли мимо какого-то фонтана. Офицер разрешил попить, поняв, видимо, что если не дать такую возможность, то все упадут там же от усталости, как упали две или три старушки, которые, несмотря на обрушившиеся на них удары, просто были не в состоянии идти дальше.
Я не знаю, что стало с ними. Я не хотела об этом думать, потому что в голову лезло самое худшее. И, кроме того, в стороне я увидела группу неизвестно откуда взявшихся курдов, шедших в нашу сторону. У них был вид выпущенных из клетки диких животных, увидевших свою добычу. Это придало нам импульс, потому что мы хорошо знали, что нас ждет, если станем их жертвами.
Мы подошли к склону горы. Там я увидела краем глаза, как вся эта толпа курдов, живших недалеко от Трапезунда, бежала с горы, спотыкаясь и перепрыгивая через камни как стая диких козлов и остановилась там, где их задержали солдаты. Курды не скрывали своих намерений.
Снова опустился вечер. Военные зажгли три костра, которыми обозначили края импровизированного лагеря. Потом они сняли с мулов и раздали нам мешки с черствым хлебом и горох.
К этому времени отношения внутри нас начали меняться, и две женщины подрались за куска хлеба, который в конце концов покатился по земле. Они исцарапали друг друга и нанесли жестокие побои. Никто не стал вмешиваться. Мы все были настолько утомлены, что могли только наблюдать за этой сценой. Только солдаты подзуживали их. Потом все затихло.
Как только рассвело, военные стали кричать на курдов. Две женщины были зарезаны, их полураздетые трупы лежали тут же.
Курды укрылись в густом кустарнике, убегая от солдат. Тем не менее они не уходили далеко, как будто между ними и военными был какой-то сговор.
Не было ни малейших сомнений, что это сделали именно курды. Их выдавало то, что они ограбили свои жертвы.
Это событие ничего не изменило. Нас заставили встать, позволили попить из ручья и снова погнали в путь. Некоторые дети не могли идти, но нашим конвоирам было, казалось, все равно. Им нужно было выполнить какую-то программу, и они не собирались менять ее ради каких-то детей. Они пригрозили матерям: если дети не смогут идти, то их оставят без присмотра.
Это были не простые угрозы. В то утро одна мать упала на землю без сил. Она несла двоих детей — одного на спине, другого на руках.
Я видела, как курды о чем-то спорили с сержантом, вроде бы торговались. Наконец они договорились. Сержант подошел к потерявшей сознание женщине и осмотрел ее.
Он, вероятно, что-то нашел, потому что пару раз запустил руку в ее карман. Потом он дал команду продолжать путь, и офицер поднял руку. Женщина была просто оставлена посреди дороги вместе с двумя детьми. Одна женщина попыталась взять их, но сержант ударил ее, чтобы она отпустила детей. Ему пришлось даже схватить ее и силой увести под ее истеричные крики. Один из мальчиков как смог побежал туда, где оставались его мать и брат.
Я шла в последних рядах. Почему-то я выбрала именно это место — если представится возможность, я одним прыжком смогу спрятаться в кустах. Но шедшие сзади курды мешали этому. Они нагло приставали, пытались договориться с военными, указывая то на одну, то на другую женщину, называли цену, словно находились на ярмарке скота.
Начинался адский круговорот. Каждую ночь они уводили молоденьких девушек, которые пытались визжать, но у них не было сил даже на это. Солдаты же не давали себе труда даже подняться. Они разрешали курдам то, что они хотели, полагая, что, чем скорее закончится это абсурдное путешествие, тем скорее они вернутся в удобное однообразие своих казарм.
Однажды вечером офицер ушел с несколькими солдатами, оставив сержанта за старшего. Этого человека мы боялись из-за его невероятной жестокости, проявлявшейся уже неоднократно.
Начиная с этого момента ситуация намного ухудшилась. Было трудно себе представить, что она могла быть хуже, но она стала неизмеримо тяжелее.
Первое его распоряжение было в том, чтобы все мы разделись донага. Две женщины отказались, и он самолично саблей отсек им головы.
Делать было нечего. Я подумала, что на фоне того, что происходит, такое унижение может быть не самым страшным по сравнению с тем, что, возможно, нас ждет впереди. Все мы разделись. Потом то же самое пришлось сделать детям. Нас отвели в сторону от горок лежавшей на земле одежды, и несколько солдат начали рыться в ней. Иногда они издавали радостные крики. Это они находили небольшой узелок с деньгами или драгоценностями, причем некоторые узелки были зашиты в подкладку.
Из-за этого они безжалостно рвали одежду и даже обувь. Когда мы вновь одевались, нам оставались только лохмотья, едва прикрывавшие тело. Той же ночью солдаты выбрали себе наиболее приглянувшихся им женщин, девочек и даже мальчиков и увели их в кусты, где изнасиловали.
Мы слышали раздирающие крики, потом появлялись какие-то бродячие фигуры, которые шли не разбирая дороги и тихо падали на землю.
Много детей умерло от истощения, холода и недоедания. Некоторые матери даже хотели оставить их еще живыми в кустах в надежде, что они не будут так мучиться перед смертью.
Такое предположение было ни на чем не основано — курды шли за нами, и после ухода офицера они просто подходили к кому-нибудь из нас и уводили.
В одну из ночей мы подошли к Евфрату, выглядевшему как мощный водяной поток. Когда мы подошли к берегу, чтобы напиться, одна женщина бросилась со своим сыном в реку, и течение немедленно унесло их. Это послужило как бы сигналом для других. Много женщин кинулось в темные и бурные воды реки. Никто и не пытался удерживать их.
Из тысячи двухсот человек, начавших путь, нас осталось всего около сотни. К утру последние солдаты, конвоировавшие нас, сбежали, прихватив несколько детей и молоденьких девушек.
Сохраняя способность размышлять и трезво оценивать действительность, я так и не смогла понять, почему они не тронули меня. У меня было невероятное ощущение, что меня просто не видят.
Потом мы продолжали механически идти в том же самом направлении, словно впереди, в южной пустыне, нас ожидала какая-то встреча. Ели мы что придется: дикие ягоды, яйца из случайно найденных гнезд и даже насекомых. И продолжали идти. Курды тоже отстали от нас, опасаясь, по-видимому, огромных необжитых пространств.
