В этот миг прозвучал выстрел, и отец, выбросив руки назад, упал в воду. Мари стала отчаянно кричать, и тут же пулевая очередь пробила лодку ниже ватерлинии.
Все произошло в одну секунду. Мы все оказались в воде. Нас окружило холодное, темное, вязкое море. Я потеряла из виду Мари и Оганнеса и старалась снова выплыть на поверхность.
Одежда мешала плыть, было ощущение, что кто-то с силой тянет меня вниз.
«Эль-Сирга» находился в каких-то десяти метрах от нас, и мне были слышны крики ужаса и отчаяния, доносившиеся с корабля. Со стороны берега выстрелы звучали все чаще и чаще.
Я не знало, что случилось. Единственно, что я увидела, так это как корабль поспешно уплывал подальше от берега. Видимо, боцман, находившийся уже на борту, решил, что лучше уж спасти людей на корабле, чем рисковать всем на свете.
Я несколько раз позвала моих братьев и сестер. Но силы покидали меня, потому что при падении в воду я хлебнула много воды и мне трудно было дышать.
Не знаю, как мне удалось доплыть до скал на берегу. К счастью, море было спокойным, и я смогла ухватиться за выступающую часть камня. Там я перевела дух и вскарабкалась на крутую скалу. Не знаю, что именно толкало меня, — в те моменты я хотела только умереть. Моя семья погибла, и теперь уже все теряло свой смысл.
Ноги мои омывала вода, а я сидела на камне и, обхватив голову руками, безутешно плакала. Я подумала, что, если я встану и закричу, может быть, какой-нибудь солдат из сожаления убьет меня. Мне уже было все равно!
Но нет. Как ни странно, вокруг была тишина. А «Эль-Сиргу», казалось, проглотило море. Была почти полная темнота, только слабый свет как будто излучался из глубин моря.
Думаю, что я пробыла там довольно долго. Я не хотела шевелиться, потому что, двигаясь, я как бы подтверждала то, что на самом деле произошло. Я не хотела верить этому. Может быть, это был просто кошмарный сон и скоро мама или Мари разбудят меня и станут утешать меня, что ничего не случилось и что все это был лишь страшный сон.
Когда рассвело, я пришла в себя. Меня охватила мысль, что смогу найти папу или Оганнеса. Я была уверена, что Мари уже была на борту и смогла скрыться.
Прежде чем я смогла что-то сообразить, появились турецкие солдаты. Я знала одного из них. Он был сыном женщины, продававшей нам рыбу, он сам часто привозил ее нам на небольшой тележке.
Он сделал вид, что не знаком со мной, но все-таки помог мне. Несмотря на то, что он был мрачный и назвал меня «армянской сукой», он не допустил того, чтобы его приятели исполнили свое намерение изнасиловать меня.
Это стоило ему больших усилий, он встал между ними и мной и отогнал их. Мне было очень страшно, но это был не страх смерти. Он уже не имел для меня никакого значения. На самом деле я была бы даже благодарна им, если бы они решились убить. Но я не могла вынести, чтобы меня изнасиловали. Мари предупреждала меня об этом и говорила, что если это произойдет с ней, то она убьет себя.
Мы вернулись в Трапезунд пешком. Я шла рядом с Али — так звали этого парня — и ловила на себе взгляды остальных. Я молилась, чтобы кто-то выстрелил мне в спину или воткнул штык в шею. Я не хотела даже думать о том, что могло произойти со мной в казарме.
Прежде чем войти в город, Али стал что-то обсуждать со своими товарищами. Они долго жестикулировали, пока он не подошел ко мне один и не сказал, чтобы я шла за ним. Мне ничего другого не оставалось, как пойти за ним следом. Мы направились в сторону района, где жили рыбаки, и я поняла, что мы идем к нему домой.
Это вызвало у меня надежду, и, действительно, мы вскоре подошли к бедному на вид домику недалеко от моря. Он велел мне войти, и я заметила, что он сказал это с определенным уважением. Я вошла и почти столкнулась с его матерью, которая хорошо знала меня.
К моему удивлению, она обняла меня и горько заплакала. Она попросила у меня извинения за все, что произошло, и подвела меня к плите, чтобы я села у огня.
Эта добрая женщина пожаловалась на несчастье, свалившееся на город. Она безутешно плакала, понимая, какие последствия все это может иметь. Она рвала на себе волосы, словно и она потеряла кого-то из своих близких.
Ее искренность была очевидна, и я вдруг тоже начала плакать возле нее. Я поняла, что что-то внутри меня сломалось навсегда.
Ее сын Али пару раз появлялся в окне, не решаясь войти в дом. Он, наверное, считал, что все эти слезы и жалобы были всего лишь женскими причудами.
Я увидела, как он поднимается вверх по дороге, и почувствовала к нему благодарность. Он не только спас меня, но и доказал, что не все турки были безумными убийцами, в чем я сама себя убедила той бесконечной ночью.
Женщина провела меня в свою спальню. Это было маленькое помещение, отделенное от кухни занавеской. Она настояла на том, чтобы я разделась и сняла с себя все мокрое. Потом дала мне сухую и чистую одежду — юбку, цветастую блузку и жилет, которые она, вероятно, надевала в дни рыбацких праздников. Она не только хотела уберечь меня от ревматизма или чего-то похуже, но и пыталась выдать меня за свою дочь или племянницу.
До конца дня я просидела около печки. Я не могла уже думать о моей семье, я видела только пламя на горевших поленьях в печке. Рядом со мной хлопотала женщина, искоса бросавшая на меня беспокойные взгляды и качавшая головой от тревожной мысли, как судьба распорядится мной.
Больше времени не оставалось. Вдруг мы услышали крики, доносившиеся с улицы. Какие-то люди шли в нашу сторону, женщина и я высунулись в окно. Там мы увидели Али, он шел со связанными сзади руками, ехавший верхом офицер спешился у наших дверей.
Женщина закричала от отчаяния. Она поняла, что произошло. Товарищи ее сына предали его из зависти и сейчас пришли за мной, ставя под угрозу уничтожения всю семью.
Времени предпринять что-либо у меня не оставалось. Офицер вошел и нанес мне пощечины с такой яростью, словно я была его смертным врагом. Потом он, не глядя на женщину, сильно толкнул ее на стену, она упала, а меня он потащил на улицу. Взгляд, который бросил на меня Али, я никогда не забуду. Он тоже стал моим врагом по той простой причине, что приютил меня и помог армянской девочке.
Они задержали не только меня. Они арестовали также двух юношей постарше меня, лет шестнадцати-семнадцати, и мальчика лет пятнадцати. Они были напуганы больше, чем я, буквально дрожали от страха и не понимали, что происходит.
Нас потащили почти бегом — мы были неспособны идти в ногу с толпой — в сторону складов недалеко от казарм. Не говоря ни слова, нас пинками втолкнули в эти помещения.
Я была потрясена и потеряла дар речи. Все армянские дети и женщины находились там в страшной тесноте.
Меня поразила тишина в помещении. Никто не разговаривал, не было даже жалоб и криков. Никто не поднял головы, когда мы вошли. Похоже, они привыкли к тому, что турки приводили сюда одного за другим женщин и мужчин, захваченных в городе и его окрестностях.
За всю ночь, что мы провели там, нам не дали ни крохотного куска хлеба, ни капли воды. Дети плакали от беспокойства, боясь делать это громко из-за опасения, что их могут оторвать от матерей.
Как только рассвело, послышался большой шум с улицы, как будто там что-то готовилось. Оттуда доносились крики, приказы и оскорбления, казавшиеся нам страшной и неотвратимой угрозой.
Так оно и было. Открылись двери, и без всякой команды или распоряжения нас стали выводить, безжалостно избивая тех, кто задерживался в дверях. Тогда раздался всеобщий шум, дети стали кричать от страха. Боязнь их была настолько велика, что многие непроизвольно писали или хватались за ноги матерей, мешая им идти и вызывая их падение.
Царила жуткая тоска, из которой не было выхода, которая не оставляла каких-либо надежд. Некоторых детей рвало, с одной женщиной случился припадок, и она упала без чувств, другая билась в истерике, разбивая себе тело о камни.
