героически закрыть меня своим телом и осведомиться:
— Какие проблемы?
Гопник как будто этого и ждал. Рявкнув: «Ты че на меня вытаращился?!» — он без предупреждения треснул Макса кулаком в лицо.
Я вскрикнула и загородилась сумкой в полной уверенности, что следующий удар достанется мне. Макс упал и теперь ворочался на полу под ногами у ошалевших дачниц. Гопник смотрел на него сверху вниз с видом глубокого удовлетворения и чувством не зря прожитого дня. Подождав пару секунд и поняв, что Макс не готов продолжать сражение, он с достоинством вернулся к своим корешам.
Тетки, осмелев, принялись возмущаться, предлагая сдать в милицию почему-то Макса. Защитничек наконец поднялся. Из носа у него текла кровь.
— Пошли отсюда, — угрюмо сказал он, вытирая кровь рукавом. На этот раз я и не думала с ним спорить.
Электричка приближалась к Лахте. Мы вышли на платформу, и я сразу взяла курс на кольцо маршруток, намереваясь вернуться в город. Ехать в леса у меня пропало настроение. Макс с распухающим носом и окровавленным лицом выглядел отвратительно. Вид у него был виноватый и несчастный.
— Извини, что так вышло, — смущенно прогундел он. — Кто ж знал, что они вот так полезут…
«Если бы ты не нарывался, никто бы не полез», — сердито подумала я, но промолчала, пожалев инвалида.
— Пойду поищу, где можно умыться. Может, в кафе разрешат…
Я кивнула, в который раз давая себе клятву впредь с Максом не связываться.
— А я пока прогуляюсь по кладбищу. Оно вроде недалеко. Найдешь меня?
— Угу. Только осторожно там. Кладбище — место уединенное, всякое может случиться…
Я хмыкнула: «Кто бы советовал!» — и мы разошлись в разные стороны.
Лахтинское кладбище было такое же, как и сама Лахта: безлюдное, прозрачное, дрейфующее во времени в прошлое; как баржа, которая отцепилась от буксира и ее теперь медленно сносит по течению. Ржавые железные башенки с остатками красной краски на звездах, серые бетонные кресты с неразличимыми надписями, заброшенные могилы, похожие на кочки в зарослях бурьяна… Церковь выглядела живее: и купол блестел, и крыша была свежепокрашенная, и какая-никакая активность возле нее наблюдалась. В узких окнах с диагональными решетками мерцал свет, возле крыльца и в дверях маячили фигуры прихожан. Чтобы развеять мимолетную печаль, в которую меня вогнала окружающая местность, я решила зайти в храм.
Внутри оказалось неожиданно светло и довольно многолюдно. Под куполом пел хор нестройными молодыми голосами, по всем стенам и углам горели десятки свечей. Пол, стены, потолок церкви были обиты потемневшей вагонкой цвета гречишного меда, и из-за этого церковь слегка напоминала баню. Там и жарко было, как в бане. Я пристроилась с краю и принялась глазеть по сторонам, стараясь думать о возвышенном.
На странность я обратила внимание совершенно случайно. Где-то над поверхностью сознания мелькнула мысль: до чего же вон тому высокому парню не идет дутая синтетическая куртка. К таким темно-золотым локонам больше подошел бы плащ с капюшоном а ля эльф. Потом я подумала, что где-то я этого парня уже видела. И этого лысого старика тоже. И того бородатого… Я случайно перевела взгляд вверх, и у меня ослабели колени. На иконе, среди дремучего леса, коленопреклоненно молился святой — точная копия стоящего рядом со мной старика. Стараясь не очень заметно оползать по стенке, я смотрела на прочих прихожан и узнавала их одного за другим. Церковь была полна святых. Они стояли тесно, но не мешая друг другу, сосредоточенные, нереально спокойные и погруженные в молитву, все вместе и каждый сам по себе.
Еле дыша, я прокралась к дверям и в ужасе выскочила из церкви.
На улице все было таким же, как пять минут назад. Я диким взглядом обвела местность, будто ожидая, что сейчас из облаков пачками начнут валиться ангелы, однако кладбище оставалось все таким же пустынным и прозрачным. Метрах в пятидесяти, у ворот, сидели и болтали трое мужиков — вероятно, могильщики. По шоссе по направлению к станции деловым шагом прошла тетка с сумкой. Я перевела дух, с опаской оглянулась на церковь. Там пели себе и пели. В окнах дрожали огоньки свечей. Внезапно возникло острое желание вернуться обратно — чудеса ведь не повторяются — но одна мысль об этом нагнала на меня еще больше страха. Я потопталась на крыльце, вздохнула и двинулась к воротам.
Я прошла не больше десяти шагов, когда увидела идущую навстречу фигуру. По обочине, опустив голову и сгорбившись, брела женщина неопределенного возраста, судя по одежде — бомжиха в поисках пустых бутылок или нищенка с паперти. На голове криво и косо намотан грязно-бежевый платок, тело прикрыто пятнистым пальто с оторванным хлястиком, на ногах нечто бесформенное и невообразимое. Не дойдя до меня метров трех, нищенка вдруг опустилась на колени прямо в ворох гнилых листьев и начала перебирать их обветренными руками.
«Теперь еще и сумасшедшая, — подумала я, обходя ее по большой дуге. — Мне сегодня определенно везет».
— Миллионы листьев, — с глубоким удовлетворением в голосе вдруг произнесла нищенка, обращаясь ко мне.
— Что? — испуганно переспросила я, невольно остановившись.
— Нет — миллиарды, — повторила она, в подтверждение своих слов зачерпывая полные горсти прели.
Ее взгляд был как удар в лицо. Вневременной, невыразимый, потусторонний в самом точном смысле слова. Он поймал меня, парализовал и пригвоздил к месту.
— Миллиарды гниющих листьев — только здесь, на кладбище, — продолжила нищенка, улыбаясь наводящей ужас счастливой улыбкой. — И каждый не похож на другой.
Она вытащила из кучи черно-коричневый кленовый лист, напоминающий японский веер «скелет медузы», и трепетно, как по струнам, провела пальцами по его прожилкам. Потом отложила в сторону, на сухое место, и снова принялась рыться в листьях.
— И все они прекрасны, — шептала она, прикрыв глаза. — Наконец я нашла занятие, за которым хочу провести вечность. Один лист за другим, до конца времен — в поисках бесконечного очарования…
Теперь, когда она на меня не смотрела, я бочком двинулась к воротам — прочь из этого безумного места. Особенно когда я разглядела лицо нищенки. Оно меня, прямо сказать, добило. Неудивительно — ведь это было мое лицо.
На обратном пути я не выдержала и сделала глупость — заговорила о происшедшем с Максом. Хотя сразу было ясно, что эта затея обречена на провал.
— Макс, у тебя глюки бывают?
Макс посмотрел на меня без малейшего удивления и серьезно сказал:
— Нет.
— А у меня бывают, — с глубоким вздохом призналась я. — Могу рассказать. Не будешь смеяться?
— Я когда-нибудь над тобой смеялся?
— Это уж точно. Ты вообще редко смеешься.
— Жизнь такая. Что за глюки-то?
Я, смущаясь, рассказала о своих кладбищенских приключениях.
Макс, как и обещал, не смеялся, но слушал, казалось, вполуха. Я даже слегка обиделась.
— Что, не веришь?
— Верю, почему же. Только глюк — он и есть глюк. Мираж, бессмыслица. Наваждение. От него ни вреда, ни пользы. Говорят, когда мерещится — креститься надо. В общем, не переживай.
— А по-моему, так в них было очень много смысла, — вступилась я за свои глюки. — Знаешь, мне тут такая ценная мысль в голову пришла? Что, если эти мои видения — прорыв в некую высшую реальность? Которая, предположим, развивается по другим законам и поэтому кажется нам бредовой…
— Смысл глюков не в них, а в тебе, — заявил Макс. — Ты сама смысл в них вкладываешь, какой
