не в состоянии обеспечить безопасность Кати, теперь этим займусь я. Итак, назовите мне имя того, кто устроил этот вандализм.
Я похолодела. Нет, это мягко сказано — я превратилась в ледяную глыбу. В переносную морозильную установку. В кабинете молчали.
— Откуда мне-то знать? — с недоумением сказал наконец Николаич.
— Кому, как не вам, знать, кто из ваших учеников способен на такие штучки? — в свою очередь удивился Погодин. — Или не хотите говорить? Так я узнаю и без вашей помощи. Список кандидатов невелик.
— Вы мне угрожаете? — мягко произнес Николаич. — Разрешите обратить ваше внимание, что в этом училище директором являюсь я, а не вы, как вам, вероятно, кажется.
— Это вам кажется. Но очень может быть, что скоро и казаться перестанет.
— Ах да, вы же специалист по иллюзиям, — усмехнулся Николаич.
Я услышала в кабинете шаги — должно быть, директор решил размять ноги. «Вот было бы круто, если бы они подрались! — подумала я мстительно. — В принципе, Николаич должен победить, он подвижнее — осенью сам антенну на школьную крышу ставил — но у Погодина масса больше…»
— Как специалист по иллюзиям, вы должны знать, что ваши возможности ограничены, и представлять себе их предел. Возможности мастера реальности — вы это тоже знаете — гораздо шире. Но никто из нас пока не знает, на что способен демиург. Что это вообще такое. Вы ведь помните наш прошлогодний разговор? Когда у Кати проявились способности демиурга, вас честно предупредили, что этот спецкурс — экспериментальный. И вы, кажется, против этого не возражали. Так что я советую вам — не встревайте в это дело. Не нужно. Михаил Петрович, зачем вам неприятности на свою голову? Вы хотите защитить дочь — это понятно и объяснимо. Я клянусь, худшего с ней не случится.
— Один раз вы уже клялись.
— Мы проведем воспитательную беседу с провинившимся… когда найдем его, конечно.
— Я требую, чтобы виновный — или виновная — была исключена из училища. Иначе ждите серьезных неприятностей.
— Еще раз напоминаю, не надо мне угрожать. А исключать мы никого не будем. Вы в своем уме? Выгнать демиурга — это все равно что выкинуть на улицу атомную бомбу…
— Ах, боитесь, — задумчиво произнес Погодин. — Значит, вот уже до чего дошло. Ну ладно, все- таки придется разбираться самому. Это я не угрожаю, а констатирую факт.
— Дело хозяйское, — холодно ответил директор. — Но на вашем месте…
Шаги в кабинете неожиданно приблизились к двери. Я отшатнулась, сжала тетрадь в кулаке и деловито направилась прочь по коридору. Оглянуться не решилась, но слышала, как позади открылась и захлопнулась дверь. Я уходила, гордо задрав подбородок, и представляла, как Погодин смотрит мне вслед, утверждаясь в своих подозрениях. Надежда на спасение явилась ко мне внезапно, как это и бывает: я вспомнила, как встретила Погодина в вестибюле у расписания и поняла, что он подозревает не меня, а Эзергиль. А она — в этом я почему-то не сомневалась — с ним справится. В конце концов, мы — реалисты, демиурги, а он всего-навсего мастер иллюзий. «Пойду домой, — решила я. — Там и поем. Не жизнь, а сплошные стрессы».
Я вышла во двор, прокралась мимо мастерской, где все еще прибирались Катька с Эзергилью, и побежала на остановку. Яблоня на прощание осыпала меня мелкими цветами — снежно-белыми, с неуловимым румянцем в сердцевине. Мрачные мысли, от которых меня отвлек приезд Погодина, застлали уже весь мой мысленный горизонт. Я не стала с ними бороться, и вскоре в них, как молния, промелькнула истина. «Знаешь что, — призналась я наконец самой себе, — ведь тебе по большому счету наплевать, хотела Катька тебя утопить или нет. Это предлог. Настоящая причина не прозвучала ни разу. И называется она „Саша'. Катька Погодина положила на него глаз, что вполне естественно, и активно пытается привлечь его внимание. И приходится признать, что ей это удается куда лучше, чем тебе. А теперь дуй куда-нибудь в уединенное место, поплачь над своей липовой победой».
ГЛАВА 4
Прекраснейшая из женщин. Месть мастера
Шурочка:
— Поручик… вы плакать любите?
Сегодня вечером я в печали. Если точнее, я пребываю в состоянии возвышенной поэтической грусти. Сижу, смотрю в окно на тополя. Роняю украдкой слезу на исписанный тетрадный лист (кто не ронял, не поймет). Машинально подбираю сравнения к первой весенней зелени. Вот если, скажем, взять зеленоватую бутылку из-под пива, да шарахнуть ее об асфальт, чтобы разбилась в кашу, да потом меленькие осколки вперемешку с землей склеить в шар, то получится очень похоже вон на тот лохматый куст… О ясеневый сад апрельский, где в сумерках туман клубится и губит нежные ростки предсмертный вздох седой зимы…
Мир встречает весну, а я провожаю любовь. Саша, прощай навсегда, — теперь я всерьез. Видно, не суждено нам соединиться на этом свете. Может быть, в предыдущих жизнях мы были прокляты. Все мои усилия пошли прахом, сама судьба против меня, и я не смею больше противиться ей. Но я тебя не забуду, о нет, никогда. Ты — как незаживающий шрам в моем сердце, вечно открытая рана. Я обречена любить тебя безо всякой надежды. Это и есть мое проклятие. Все мои подруги вырастут, выйдут замуж, заведут детей, лишь я останусь одна. Самые упорные поклонники от меня отстанут, даже Макс, родители поставят на мне крест и посоветуют посвятить себя научной карьере, раз уж личная жизнь не задается. Одни будут жалеть меня, другие удивляться, третьи дразнить «синим чулком», но никто не поймет, что я верна призраку, что я девушка-вдова! (Я вытираю слезу умиления и жалости к себе. ) А кстати, это мысль — не уйти ли в монастырь? Кто-то из девчонок рассказывал, как они ездили прошлым летом послушницами на Валаам и классно провели время…
— Гелечка, тебя к телефону!
— Ну, кто там еще? — Я неохотно оторвалась от страданий и потащилась в прихожую. — Але?
— Геля? Добрый вечер, — весьма дружелюбно произнес приятный глуховатый баритон.
— Это кто?
— Это Саша.
— Какой Саша? — не смогла сообразить я.
— Саша Хольгер, — терпеливо пояснил голос в трубке.
Меня бросило в жар и в холод одновременно.
— Извини, не узнала, наверно, что-то с телефоном, не ожидала, очень рада, как дела?!
— Дела отлично, как обычно, — слегка насмешливо ответил Саша. — Гелечка, не окажешь мне любезность? Давай сегодня встретимся и погуляем. Я хочу тебе кое-что сказать. Что-то важное.
Я ничего не ответила — ибо то, что я чувствовала, словами было невыразимо.
— Через полчасика спускайся, ладушки? Я буду ждать внизу.
— Л-ладно.
— Ну, до встречи.
В трубке раздавались короткие гудки, а я все стояла, прижимая ее к уху, и проникалась осознанием происшедшего. Это называется… нет, погодите: да это же шаг навстречу! Это не просто прорыв! Это победа!!!
Я понеслась в свою комнату, грохнулась на кровать, повалялась там, болтая ногами в воздухе и хохоча как безумная, кинулась в ванну, сгребла кучу косметики, принесла к себе, вывалила на пол одежки из шкафа, сплясала что-то латиноамериканское; слегка унявшись, метнулась к столу, сочинила стих:
