тьмы.
Словом, на кольце я вышла из трамвая с приятным чувством возвращения в прошлое — домой.
Возле метро «Старая Деревня» было пооживленнее: народ входил, выходил, кучковался у ларьков; несколько десятков теток, как крысы, копались на барахолке. Я купила в ларьке жвачку, оказавшуюся абсолютно безвкусной, с отвращением выплюнула ее и пошла прогулочным шагом вдоль вечно пыльной Торфяной дороги, по которой один за другим проезжали КАМАЗы. Шла куда глаза глядят; что-то подсказывало мне, что меня занесло на Болото не просто так. Слева потянулись корпуса Северного завода, справа недостроенные цеха, сплошь обвешанные рекламными плакатами, сразу за ними — кладбищенский забор из шлакоблоков, который тоже не постеснялись оклеить объявлениями.
Минут через пятнадцать забор закончился, и я оказалась на краю огромного — до самого горизонта — пустыря. Это место и было тем самым Торфяным Болотом, в честь которого назывался микрорайон: полузатопленная равнина, где из луж с ржавой водой торчали куски арматуры, бетонные блоки и детали механизмов, а кочки поросли бесцветной травой и чертополохом. Пустырь напоминал бывший эпицентр ядерного взрыва. На западом краю равнины виднелись далекие новостройки в районе озера Долгого, на севере — только размытая полоса там, где земля сходилась с белесым небом. Метрах в ста от дороги, прямо посреди пустыря, возвышалась серая ступенчатая пирамида. Ее вершина терялась в облаках, а основание было скрыто туманом. Вот тут я догадалась, куда иду, и наконец поверила в собственную смерть.
Эту пирамиду придумала я сама, еще лет пять назад. Однажды мы с родителями проезжали в машине по Торфяной дороге, мама махнула рукой в сторону пустыря и сказала, что там работал мой дед. Дед — это отдельная песня. Он умер, когда я была совсем маленькой, и я знала его только по фотопортрету, у которого было удивительное свойство менять выражение глаз в зависимости от освещения. Судя по рассказам, дед был личностью неординарной и загадочной. Он отличался редкостным обаянием и при этом всю жизнь болел всякими нелюдскими болезнями, одна из которых и свела его в могилу. Чем он занимался по жизни, не знала толком даже бабушка. Но свои последние годы он провел, незамысловато работая ночным вахтером в одном из корпусов Северного завода. Всю сознательную жизнь, слушая бабушкины ностальгические рассказы о деде, я жалела, что он умер так рано. Личность деда давала повод к беспочвенным фантазиям, чем я и злоупотребляла: в частности, выдумала призрачную страну Борию (от слова «Борей»), пограничную башню — серую пирамиду и деда — привратника, а может, и короля или того и другого одновременно. Что ж, меланхолично подумала я, мечта сбылась. Сейчас мертвая Геля познакомится с мертвым дедом.
Дед ждал снаружи. Перед влажной металлической дверью, ведущей в пирамиду, я увидела ободранный конторский стол. На столе стоял термос и лежала толстая растрепанная тетрадь, а рядом на табуретке сидел дед в телогрейке и черной менингитке. По тому, как блеснули яркие голубые глаза деда, я поняла, что он меня узнал.
— Ангелина! — приветствовал он меня. — Радость-то какая! Присаживайся, попей чайку, только пошустрей, а то я на работе.
— Здравствуй, дедушка, — робко сказала я, оставаясь на ногах. — Приятного аппетита.
— А, табуреточку! — спохватился дед. — Сейчас я принесу. Чайку-то наливай, не стесняйся.
Дед встал и бодро направился к дверям. Чтобы не обижать предка, я налила себе полкружки коричневой бурды из термоса. Бурда имела отчетливый вкус спитого чая, побывавшего в емкости из-под кофе, и попахивала плесенью. Я быстро выплеснула чай в траву.
Тем временем вернулся дед с табуреткой. Усевшись напротив, он принялся молча меня разглядывать.
— Ну, зачем пришла? — спросил он наконец строго, но добродушно.
— Да вот заблудилась, смотрю — стоит пирамида, ко мне передом, к лесу задом, — подумав, ответила я. — Дедушка, давай без этих ритуалов, Просто скажи мне «да» или «нет». Я умерла?
Дед почесал в затылке.
— Это где ж теперь учат такие задачки старым людям задавать? — со вздохом спросил он. — Я тебе, внучка, ответить не могу. Знаю я немало, но недостаточно, чтобы в таких материях разбираться. Спрашивай дальше.
— Как мне сердце у демона назад забрать?!
— Ох, — вздохнул дед. — Горюшко ты мое. Ну какой демон? Какое сердце?
— Мое сердце! — с надрывом сказала я. — Которое он вытащил и в сумку спрятал.
— Никто у тебя сердце не вытаскивал.
Я аж подскочила:
— Как не вытаскивал?! А почему оно не бьется?
Дед вздохнул еще горше:
— Я бы объяснил, только долго, да и не поймешь. Ничего, со временем все узнаешь. Еще, не дай бог, и сама научишься так делать.
— А есть оно у меня, время-то?
— Тебе назвали срок? — сурово спросил дед.
— Э… один день.
— Ну, вот и рассчитывай.
— А что я за день сделаю?
— За день, — мечтательно произнес дед, — можно ой как много сделать! Эх, был бы у меня этот день…
— Ну и?.. — подначила я деда.
— Тебя это не касается, — опомнился он. — Ладно, горе мое, давай вместе подумаем. Этот демон липовый тебе какие-нибудь условия ставил?
— Труп, — быстро сказала я. — Хочет мертвое тело до заката, причем непременно чтобы убийцей была я.
— Если он ставит такое условие, значит, считает тебя подготовленной к совершению убийства, — задумчиво сказал дед, отхлебывая свой тухлый чай. — Нехорошо это, Гелюшка. Стыдно умной девочке с демонами связываться.
— Ты что, я не собираюсь никого убивать! — с возмущением возразила я. — За кого ты меня принимаешь?
— За воспитанницу демона. Что ты на меня так сердито смотришь? Ой, бровки-то нахмурила! Да и демон твой, откровенно говоря…
Прищурившись, он некоторое время следил взглядом за чем-то по ту сторону пустыря.
— Вон твой автобус едет, — сказал он, указывая на желтую точку, ползущую вдалеке по Торфяной дороге. — Хочешь, сказку расскажу? Ты их в детстве любила: залезет, бывало, такая кроха мне на колени и слушает, только глазки блестят… Итак, жила-была принцесса. Мать ее умерла, и король женился еще раз, но с мачехой ей не повезло. Все бы ничего, да было у королевы волшебное зеркало, в которое она смотрелась, спрашивая: «Кто на свете все милее…»
«Он что, издевается?» — изумилась я.
— Не издеваюсь, а даю совет. Сказка, как известно, что?
— Литературно обработанный миф.
— О господи! Ложь! А в ней намек. Помнишь, как проснулась Белоснежка? Кто ее разбудил?
— Прекрасный принц?
— Любовь ее разбудила.
Тут дедовы намеки до меня дошли.
— Это невозможно!
— Я не спрашиваю, что тебе дороже, любовь или гордость, — несколько презрительно заметил дед. — Ваша девчоночья любовь немного стоит. Речь идет о твоей жизни. Я считаю, ради жизни вполне можно поступиться ложной гордостью. Ступай, я все сказал.
— Но…
— Бегом, а то на автобус опоздаешь и останешься здесь. Следующего не будет.
