говорит, но точно не в нашем училище. К Антонине ходит не первый год. Меняет свою внешность почти каждый день, относясь к ней как к произведению искусства. Но у нее есть пристрастия: например, к белой одежде спортивного фасона, черным длинным волосам, перламутровому лаку для ногтей и боди-арту. Двигается легко и красиво, как танцовщица. Парни от нее без ума, и она их меняет каждую неделю. Всегда веселая, приветливая и уравновешенная. Единственный минус — уж больно сама по себе, какая-то отстраненная.
Мне она сначала ужасно понравилась: я вспомнила подпись к картине, решила, что это судьба, объявила Эзергиль своим идеалом и захотела немедленно стать ее лучшей подругой. Однако ничего не вышло. Казалось, Эзергиль ничто в мире не интересует, в том числе и моя персона. Я делала шаг вперед, а она, вежливо и непринужденно, шаг назад. Ну и ладно, подумала я, тоже мне, вещь в себе, и даже не обиделась — разве можно на нее обижаться? Только любоваться издалека. Такая уж она есть.
А вот с Иваном у меня сложились отличные отношения. Причин тому несколько: он почти мой ровесник и по поведению самый обычный парень, в отличие от спесивой Катьки и загадочной Эзергили. С первого взгляда его можно принять за классического ботаника. Он молчаливый, начитанный, старательный и последовательный. Реагирует на все как-то замедленно; если погружен в работу, то уж целиком, и не докричаться до него никакими силами. Но я довольно быстро раскусила его. Никакой он не ботаник — просто ему интересно то, что другие не видят, и притом он гораздо умнее остальных. И, как у любого умного парня, тараканы у него в голове тоже специфические…
Как-то я пришла в мастерскую раньше времени и разговорилась с ним, чтобы чем-то время занять — начала расспрашивать об Антонине, о девчонках… Иван отвечал в своей манере — вяло и замедленно, явно стараясь отделаться от меня — пока речь не зашла о нашем обучении демиургии. Тут он внезапно разгорячился — должно быть, я задела больную тему.
— Конструирование реальности здесь поставлено отвратительно! Наш единственный метод — плутать в потемках, — возмущался он. — И все потому, что никто ничего толком не знает. Да и методики как таковой просто нет. Мы учимся, как подмастерья у какого-нибудь средневекового церковного художника. Мастер намечает контуры, мы раскрашиваем. Мастер надевает деревянные крылья на ребенка и говорит: «Рисуйте ангела». Мастер ставит перед нами свою картину и говорит: «Сделайте копию, а лучше несколько, пока не получится в точности, как у меня». И никакой теории, как будто философия и механика искусства стоят на месте!
— Но так все учатся, — возражала я. — Загляни к живописцам или скульпторам. Да ты разве не помнишь начальный курс? Везде то же, что и у нас. Помнишь девиз: «Учимся у природы»?
— В том-то и дело! — свирепо восклицал Иван. — То, о чем ты сейчас говорила — учиться у природы, — основной принцип для обычного художника. Но для мастера реальности это самый бездарный и примитивный метод из всех возможных…
— Это же не я, это над дверями написано! — защищалась я. — Думаешь, меня это радует? Я бы с удовольствием создала мир по собственным законам, как мне нравится, но разве Антонина позволит?
— Да не о том речь, — отмахнулся Иван. — Зачем создавать все эти бесконечные модели, которые на самом деле — повторение одной, самой первой? Вот ее-то и надо изучать! Все силы на это бросить, и мы за месяц добьемся большего, чем за все время существования нашей студии.
— Не поняла? — действительно не поняла я. — Что за первая модель?
— «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста… и Дух Божий носился над водою… » — с легким вызовом процитировал Иван. — Единственная известная нам работающая модель. Плохо ли, хорошо — другой вопрос.
Я посмотрела в горящие глаза Ивана, и в душу мне закралось подозрение.
— Ты что, предлагаешь нам здесь Библию изучать? Ты случайно не сектант?
Иван выразительно посмотрел на меня, взглядом дав понять, что он обо мне думает.
— В отличие от прочих собравшихся здесь личностей со способностями к демиургии, я умею мыслить, — холодно произнес он. — Анализировать и делать выводы. Вы можете сколько угодно копировать вид за окном. Или населять крылатыми кентаврами лавровишневые леса. Я реконструирую модель мира в целом. Посмотри сюда.
Он подошел к верстаку и очертил ладонями невидимую полусферу. Под его руками воздух завибрировал, стал синеватым и светящимся, и на поверхности верстака что-то зашевелилось.
— Ой, какая прелесть! — воскликнула я, когда разглядела, что находилось в этой синей полусфере. А был там целый мир, словно фотография земли из космоса, только живая, яркая и подвижная. Этакая кукольная планетка.
— Так-то! — гордо заметил Иван. — Вот пример серьезного комплексного подхода к проблеме. А то некоторые создадут пустыню, потом стоят посреди нее и думают — куда это меня занесло? И как отсюда выбираться?
— Я теперь поняла, чего ты хочешь. Сначала — как там? — небо и землю, потом свет и тьму, потом зверей…
— И на седьмой день человека, — кивнул Иван. — Самая простая и проверенная из возможных схем.
— То есть ты, типа, Бог?
— А то кто же?
Я была поражена: оказывается, Катькино самомнение — сущая мелочь по сравнению с манией величия, которой страдал Иван.
— Что, и я Бог?
Иван надменно усмехнулся:
— Ты пока нет. Так, некрупный начинающий демон.
Я расхохоталась, почему-то чувствуя себя польщенной.
— На самом деле, мы все тут начинающие боги, — с полной серьезностью добавил Иван. — И к этому надо относиться ответственно. Не тратить времени на ерунду.
— А эта твоя сфера и все, что в ней, — оно настоящее? То есть реальное?
— Разумеется, — пожал плечами Иван. — Уж реальность-то от иллюзии я отличу.
— А… — В голове у меня теснились вопросы. — Ты так и пойдешь по тексту Библии, да? Райский сад, Адам и Ева? Чего там еще… забыла…
— Ну да. Фантазировать не вижу смысла. Схема передо мной, со всеми ее недочетами и перегибами. Думаю, я смогу избежать большинства проколов ее автора, если правильно расставлю акценты и не буду создавать провоцирующих ситуаций.
Я покосилась на планетку в синей сфере, и неожиданно моя душа преисполнилась глубоким сочувствием к ее будущим обитателям.
— Хочешь создать рай на земле, что ли? Идея не новая. Я бы даже сказала, извини, банальная. И ничем хорошим это не кончится.
— Понимаешь, — задумчиво сказал Иван, — я не единожды читал Ветхий Завет, и мне совершенно ясно, что главный фактор, не дающий людям жить спокойно и счастливо, — вмешательство свыше. Это все равно, как если бы ты сочинила симфонию, а во время концерта непрерывно останавливала бы то одного, то другого музыканта и говорила: «Играй по-другому» — или вообще гнала бы его, чтобы посмотреть, как остальные выкрутятся. А потом бы еще и злилась, что все получается не так, как задумано. Весь-то фокус в том, что наш мир создан вовсе не для того, чтобы людям жилось здесь спокойно и счастливо, а для совершенно других, неизвестных нам целей. Может, чтобы проверить нас на живучесть, я не знаю. Мой же мир будет изначально создан для блага его обитателей. В этом оригинальность моей идеи.
— А Антонина что говорит? — поинтересовалась я. — Нам ведь вроде нельзя пока творить живые существа?
— У меня ее персональное разрешение, — надменно ответил Иван. — Я пришел к ней с этим проектом и сказал, что если мне не позволят его воплощать, то я поищу другую мастерскую. И ей ничего не оставалось, как согласиться. Знаешь, будущими мастерами моего уровня не швыряются.
Я призадумалась. В этой ситуации крылся какой-то подвох. Такое смиренное поведение было явно не в стиле Антонины. В мастерскую Иван пришел с курса мастеров реальности, где ничем не прославился. На общих занятиях по демиургии Иван ничего выдающегося тоже пока не сотворил: по слухам, его работы
