«Отныне миру быть моим!» Он жаждал — символ гордой воли, Жрец, государь, маяк, вулкан — Из Лувра сделать Капитолий, В Сен-Клу создать свой Ватикан. Он, Цезарь, кинул бы Помпею: «Будь горд, что помогаешь мне!» Сверкал он шпагою своею Из туч, гремевших в вышине. Хотел он, в ярости хотений, Свою фантазию до дна Излить на мир, чтоб на колени Пред ним склонялись племена. Хотел он слить, мечтою движим, Мечты всех рас в единый клир, Весь мир одушевить Парижем, В Париже воплотить весь мир. Подобно Киру, величавый, Хотел он под своей рукой Мир увидать одной державой, Одним народом род людской; Придать такую силу трону, Обидные презрев слова, Чтобы ему, Наполеону, Завидовал Иегова!» 6 Усопший исполин конца дождался узам, И отдал океан великий прах французам. Уже двенадцать лет спокойно дремлет он, Своим изгнанием и смертью освящен, Под гордым куполом. Когда проходишь мимо, Он представляется, лежащий недвижимо; В венце и в мантии, расшитой роем пчел, Под сводом гробовым себе приют нашел Тот, для кого весь мир был тесен. Он рукою Сжал скипетр левою и шпагу сжал другою; У ног его орел глаза полуоткрыл. И люди говорят: «Здесь цезарь опочил». Вокруг огромный град катил свой гул нестройный. Он спал двенадцать лет, доверчивый, спокойный. 7 Вдруг ночью (а в гробах конца у ночи нет) Очнулся он. Чадил какой-то мерзкий свет; Виденья странные вползли в его ресницы; Постыдный смех звучал под потолком гробницы; Весь бледный, он привстал. Видение росло. И голос (он узнал!) пролился тяжело: «Встань! Ватерло, Москва, скала святой Елены, Изгнанье, короли, британский страж надменный, Что осквернил твой одр, — последнее звено Страданий, — всё ничто! Возмездье — вот оно!» И голос зазвучал внезапно горче, резче, Сарказмом напоен, иронией зловещей; Насмешкой черною был полубог пронзен: «Из Пантеона ты изъят, Наполеон! Ты стащен за ноги с властительной колонны! Гляди. Разбойники, крутясь, как рой зловонный, Бродяги, нищие, властители канав Тебя забрали в плен, к рукам тебя прибрав, Нечистой лапою стопы касаясь медной. Ты умер как звезда, что гаснет в тверди бледной, Как Цезарь, как герой, и вот воскрес — на дне! — Как Бонапарт, прыгун из цирка Богарне. Ты — в их рядах; они тебя, в разгуле пьяном, Вслух гением зовут, а про себя — болваном. Рубакам в нужный миг, — им любо день-деньской Своими саблями греметь по мостовой, — Толпе, что радостно к их балагану жмется, Они орут: «Скорей! Сейчас спектакль начнется! Дан фарс: «Империя»! И приглашен в наш хор Сам папа! Это что! Сам царь! И это вздор:
