Похвастать пред лицом лазоревых высот? Кто б ни был человек — но верен он природе, В нем страсти темные теснятся, колобродя, — Их будит женщина, свой пояс разреша. Порой великий ум, высокая душа Обуреваемы влеченьями плотскими, И похотливо дух глядит, забыв о схиме, На непристойное окно и ввечеру Идет, горя стыдом, в слепую конуру. «Да, эта дверь гнусна, но я вхожу однако», — Вслух говорит Катон, Жан-Жак — чуть слышно. Флакка Прельщает Хлоя; льнет к Аспазии Сократ. Марону «эвоэ!» сириянки кричат. О смертный! Раб страстей! На муки без предела Осуждены твои живые кровь и тело; Ведь ни один мудрец, носитель дивных сил, Не мог сказать, что род людской он исцелил. Зло и добро — таков в столетьях сплав печальный. Добро — и пелены и саван погребальный. Зло — это гроб глухой и зыбка заодно. Всегда одно из них другим порождено. Философы, полны надежд и опасений, Запутываются в их непрерывной смене И об одном всегда по-разному гласят. Твердили мудрецы былые, что назад Стремится человек; что он идет из света Во мрак безвыходный, от пышного расцвета К уничтожению. «Добро и зло», — они Твердили. «Зло, добро», — твердим мы в наши дни. Зло и добро — то шифр, где точный смысл нам виден? То догма? То покров последний ли Изидин? Зло и добро — ужель в них весь закон? Закон! Кто знает? Разве кто проникнул, отрешен От самого себя, в ту бездну и под грудой Дел и эпох открыл взыскуемое чудо? К началу всех начал сумели ль мы прийти? Видал ли кто конец подземного пути? Видал ли кто в глаза фундамент или своды? Сумели ль мы познать все таинства природы? О, что такое свет? Магнитная игла? В чем суть движения? И почему тепла Не шлет нам лунный круг? Скажи, о ночь глухая, Душа ль в тебе звездой горит, не потухая? Не пестика ль душа нам запахом кадит? Страдает ли цветок? И мыслит ли гранит? Что есть морская зыбь? Откуда огнецветный Столб дыма из котлов Везувия и Этны? О Чимборасо, где могучий блок с бадьей Над кратером твоим — плавильнею былой? В чем сущность бытия, живущие на свете? Что есть рожденье, смерть? Их смена средь столетий? Вы к фактам тянетесь — но в них ли весь закон? Отлично, поглядим. Ты бездной увлечен? Ты рвешься к тайнам недр? Но ты постичь ли в силах Горячих соков труд в глухих глубинных жилах? Ты в силах подглядеть сквозь ночь и рудный слой Слиянье струй земных с пучиною морской? Ты рыскать в силах ли по тайникам подземным, Где медь, свинец и ртуть, столь ревностно, что всем нам Сказать бы смог: «Вот так на недоступном дне Родится золото, и зори — в вышине», — Скажи на совесть! Нет. Тогда будь сдержан в скорых Сужденьях о творце и людях; в приговорах, Что бесконечности ты выносить привык. Найдется ль человек, кто может напрямик О всем — будь разум, дух, материя иль сила — Сказать: «Я подглядел закон! Объединило Лучи бессмертного огня здесь божество. Прошу принять мой вклад, — да на замок его, Иль удерет он». Кто ж укажет, посвященный, Нам двух начал судьбу: на фабрике ль ученый, Иль в пышном стихаре служитель алтаря? По светлой вечности кто, славою горя, Пройдет, как встарь Ленотр аллеями Версаля? Кто тьму кромешную измерит в жуткой дали, И жизнь, и смерть, — простор невиданный, где мрут Под грудою ночей дни, знающие труд, Где мутный луч скользит и тает, сумрак тронув, Где уничтожились все крайности законов? Тот сумрачный закон, которым испокон Расцвет чрез бедствия и скорби утвержден, — Он ложен, полон ли он правды благородной, Он — зверь у входа в рай, иль он — мираж бесплодный, Но пред загадкою, как пред своей судьбой, В недоумении, в покорности тупой, И духом сильные склоняются порою. Лишь только цепь вершин блеснет за тьмой глухою, Другие скрыть спешит туманной мглы набег; Хребты, чей мнился блеск зажегшимся навек, Где, верилось, нет бездн, встают черны сквозь дымы И, тая медленно, становятся незримы. Все истины, мелькнув, чтоб нас на миг увлечь, Мглой облекаются; косноязычна речь.
